Смыков, не сводивший с Бациллы глаз, отвечал толково и вполне дружелюбно:
— Вы, братец мой, много на себя не берите. Не хватало еще, чтобы всякая барачная моль меня жизни учила. Сами подумайте, какая выгода для нас всех будет, если мы сейчас Воронки с наскока возьмем и кастильскую миссию деблокируем. Иначе бы вы еще целый месяц собирались… Дошло? А теперь относительно меня самого. Если я в Кастилию тайно проберусь, как тихарь чужеземный — это одно. А если совместно с доном Эстебаном, как его почетный гость, — совсем другое. Разве Жердев вам все это не объяснил?
— Что он объяснить мог, фраер опухший, — махнул рукой Зяблик. — Только сопел да за свое мудье держался. Жаловался, что пуля его задела, аккурат за причинное место. Хотя, какая к хренам пуля, если ты говоришь, что никакой перестрелки не было! Вон, кстати, и он. — Зяблик выглянул в боковое окошечко. — Под руки ведут, как цацу малахольную…
Вскоре снаружи раздались сдавленные стоны, похожие на те, что издают в туалетах люди, страдающие запором, и Жердев при содействии целой толпы анархистов влез в кабину паровоза. Его брюки в паху набрякли от свежей крови.
— Ох, несчастье-то какое, — заныл он, исподтишка подмигнув Смыкову. — На нос понос, на жопу насморк, а на елду боевая рана. Не думал, не гадал, а обрезанцем стал.
— Давайте я вашу рану перевяжу, — без тени юмора предложила Бацилла. — У меня как раз и бинт при себе имеется.
— Да уж я сам перевязал то, что осталось, — печально сообщил Жердев. — Раньше мне на это дело и солдатской обмотки не хватило бы, а теперь носовым платком вполне обошелся.
— Сочувствую, — буркнул Зяблик. — Хотя что-то ты, дядя, темнишь…
— А с этими что делать будем? — спросила Бацилла, имея в виду мертвых гвардейцев. — Похоронить бы их надо по-человечески…
— Времени нет, — ответил за всех Зяблик. — Отнесем пока в задний вагон, чтоб не мешали. Пусть с нами до самых Воронков едут. А там определимся. Если аггелы нас укокошат, все в одной куче и сгнием. Ну а если мы верх возьмем, один хрен могилу рыть придется. То на то и выйдет.
Пока анархисты снимали мертвецов с тендера, Смыков шепотом спросил у Жердева:
— Вы что, и в самом деле членовредительство учинили?
— Еще чего! — лукаво ухмыльнулся тот. — Мне моя елда дороже, чем народному артисту Лемешеву — глотка. Тут смекалка нужна. Я воробья камнем подбил, башку ему оторвал и в штаны засунул. Скажи: правдоподобно получилось?
— Правдоподобно, — Смыков критически покосился на ширинку Жердева. — Как вы только не догадались кочета туда засунуть… Но все равно спасибо. Слово свое сдержали.
— Мое слово — кремень! — незамедлительно воскликнул Жердев. — Я, между прочим, в такие тайны посвящен, от которых у других сразу очко треснет. Двадцать пять лет подряд подписку давал о неразглашении. Сначала мяснику Абакумову, потом суке Серову, а уж напоследок — фуфломету Семичастному. А когда к этому моньке пучеглазому, Андропову то есть, вызывать стали, я наотрез отказался. Говорю, что забыл все по причине фронтовой контузии и хронического алкоголизма. Ну и махнули на меня рукой. Тем более что международная обстановка в тот момент сильно обострилась. Сам помнишь, чумиза косопузая на нас рогом поперла да и с чехами стоп с прихватом получился…
Неизвестно, какую новую парашу выдал бы сейчас Жердев, до этого уже намекавший на свою дружбу с маршалом Линь Бяо и президентом Готвальдом, но Смыкова позвал снаружи Зяблик, помогавший анархистам снимать с тендера покойников.
Окоченевшие трупы гвардейцев были сложены в рядок под железнодорожной насыпью, а поблизости от них переминались с ноги на ногу Зяблик и Бацилла. Анархисты, уже разместившиеся в вагонах, пялились на все происходящее из разбитых окон.
— Ты, Смыков, все на свете знаешь, а особенно следственную практику, — хмуро промолвил Зяблик. — Вот и скажи нам, как считаешь, почему этих жмуриков вместе с дровами на тендер засунули?
— Полагаете, что их сжечь собирались? — насторожился Смыков, живо вспомнивший жуткую заваруху на разъезде Рогатка.
— Уверен на все сто. Мне эти красавцы сразу не понравились. Когда их с паровоза тащили, еще ничего были… Дубари как дубари. А сейчас… Подай-ка сюда кочергу.
Заполучив длинную железную клюку, сплошь покрытую чешуей окалины. Зяблик принялся энергично тыкать ею в ближайшего покойника, однако так и не смог сдвинуть тело с места. Звуки при этом производились такие, словно железо соприкасалось не с человеческой плотью, а с обожженной на огне глиняной болванкой.
— Как будто к земле приросли, черти, — Зяблик прекратил свои безуспешные попытки. — Так говоришь, там на разъезде каменный человек вам поперек дороги встал?
— Именно, — высунувшийся наружу Жердев опередил с ответом Смыкова. — Со мной уже второй раз такое случается. Тогда в Киркопии и сейчас. Чудище каменное, но с виду как человек. Я так соображаю, что эта самая зараза, что под землей таится, шутки с людьми шутит… Не то нас под свою поганую сущность подгоняет, не то, наоборот, из своего теста новую человеческую породу лепит.
— Ладно… пусть тут и лежат, — подумав немного, решил Зяблик. — Лучше их зря не трогать. Неизвестно ведь, по какой причине они ласты свернули. Крови-то ни капли не видно… Наверное, первые, кто помер, в каменных идолов превратились, которые за своими же друзьями гонялись. Тогда очередных еще тепленькими стали на тендер стаскивать, чтобы сжечь к едреной матери. Огонь ведь от любой заразы очищает. Только не успели дело до конца довести. Помешало что-то…
— Да вы посмотрите только, посмотрите! — Бацилла отскочила от мертвецов с такой прытью, словно кто-то из них попытался ущипнуть ее за ляжку.
Гвардейцы, по неизвестной причине отдавшие Богу душу, выглядели еще более мертвыми, чем раньше, но с ними сейчас происходило что-то неладное. Сразу на нескольких трупах лопнула одежда, отлетели от гимнастерок пуговицы, трещали распираемые изнутри голенища сапог. Мертвые лица раздулись, почернели и превратились в уродливые маски.
Зяблик резко взмахнул кочергой, и у одного из покойников по плечо отломилась рука, но тут же приросла к животу другого трупа. Мертвецы, до этого лежащие в рядок, на глазах увеличивались в размерах, теряли сходство с представителями рода человеческого, соединяясь в одну слитную массу, серую, как гранит, и зыбучую, как лава.
— Атас! — заорал Зяблик, занося свое орудие для нового удара. — Рвем отсюда!
Паровоз засвистел, зашипел и окутался паром. Рычаги шатунов крутанули колеса: раз, другой, третий — сначала с натугой, а потом все энергичнее и энергичнее. Состав резво тронулся с места, и Смыков, забросив Бациллу на лесенку, едва успел вскочить следом. Зяблик, так и не выпустивший из рук кочерги, запрыгнул на подножку последнего вагона.
Поезд, словно почуявшее опасность живое существо, быстро набирал скорость. Позади него росло и ворочалось серое чудовище, еще недавно бывшее мертвой человеческой плотью, а ныне превратившееся неизвестно во что…
