Он плавно ввел машину в очередной поворот, наслаждаясь скоростью. Надо бы, конечно, притормозить. Знак только что просил ехать ровно в два раз медленнее. Но полиции здесь обосноваться негде, а так, со свистом веселее. Вот так тебе, вот так тебе, за все, за все заплатишь ты… Куда это он? Черный автомобиль, видимо, куда-то очень торопился — он вдруг дернулся и уверенно вышел на встречную полосу, проигнорировав непрерывную белую линию. Здесь обгонять?! С ума он, что ли, сошел? А если навстречу кто-нибудь выскочит? Вот ведь придурок. Алан с раздражением начал нехотя притормаживать, хотя делать это на повороте было не очень удобно. Автомобиль ждать, однако, не захотел. Он хищным скачком продвинулся ближе и встал рядом, словно солдат в строй.
И тогда Алан увидел лицо человека за рулем. Каменное, спокойное и равнодушное. Почему-то раньше он даже не пытался рассмотреть водителя. Человек неторопливо повернул голову, а затем — рывком — руль. Черная сверкающая стена резко придвинулась почти вплотную; Алан не успев ни о чем подумать, увел руль вправо, попытался нажать на тормоз — и понял, что уже не контролирует машину. Шатнулась навстречу низкая стальная полоса ограждения, из-под колес метнулся и полоснул по нервам пронзительный скрипящий звук. Мелодия в голове взвизгнула и остановилась. И солнце вновь, как в тот день, разлетелось на тысячи сверкающих игл…
Минуту-другую Кларк потухшим взглядом смотрел на закрывшуюся за Эдом дверь. Затем пододвинул к себе телефон.
— Да, — без приветствий сказал он минуту спустя, — все именно так. Гениальная липа. Спасибо Эду.
Трубка что-то возмущенно буркнула в ответ.
— Ну, дурак, что делать, — вздохнул Кларк. — Переспал с этой куклой, а этот как-то узнал. Что?.. Нет, ума не приложу как. Да какая теперь разница. Узнал — и сразу в бараний рог скрутил.
Из трубки донеслось властное недоумение. Кларк снова вздохнул.
— Эд и сделал. Бланк, качество — все как положено. Главное, он ему приказал все зарплаты туда вписать. Эд утверждает, что возражал, но безуспешно. Железная получилась бумага, я бы сам поверил.
При этом известии трубка разразилась яростным клокотанием.
— Ну, какой там саботаж, — устало сказал Кларк, когда клокотание утихло. — Справимся, объясним. Они же могли и сами друг другу рассказать. Скажем, что дурак уволен… Разумеется, придется уволить… А? И с этим разберемся. Что мы, базу не подведем? Я вам за полчаса речь настрочу. И все у вас будет в соответствии. Надо только оперативно действовать, чтобы они это услышали от нас, а не от них. И, по крайней мере, о посягательствах Эда беспокоиться не надо. Там все было по полной программе и по обоюдному согласию. Я его знаю. Дурак, но никак не маньяк.
Трубка более-менее успокоилась и принялась давать указания.
— Это все ерунда, — непочтительно сказал Кларк, когда поток указаний иссяк. — Это мы сделаем. А вот он… Вот где проблема. Мы же знаем, что у нас победить нельзя. Это — факт. Нормальный человек здесь победить не может. Да и талантливый тоже. На том стоим. А он победил. Только не у нас, понимаете? Не у нас, а нас. Нас самих.
Окончательно успокоившаяся трубка авторитетно высказалась. Кларк покачал головой.
— Эд здесь ни при чем. Документ, шантаж, Эдова глупость — это все частности. Не было бы Эда, он бы другой способ нашел. Вы бы видели, как они на него смотрели под конец. Как этот мальчик на него смотрел. Я такие взгляды только в кинохрониках встречал. За пять дней довести до такого состояния десяток незнакомых незаурядных людей даже талантливому человеку не под силу. И еще этот разговор со мной… Вот в чем проблема. А не в Эде. Вот вы хотя бы об этом подумайте: он себе поехал домой, будучи первым победителем за всю нашу историю. А все остальные разъехались с промытыми мозгами и ожидая черт знает какие сокровища. Мне даже представить сложно их реакцию, когда они узнают, что им ничего особенного не светит и светить не может. Они ведь догадаются, что это расстарался кто-то из их коллег. Но и тогда, я уверен, и тогда половине из них даже не придет в голову подозревать Майкла. Вы себе даже близко не представляете, что он с ними сделал за эти пять дней.
Трубка разразилась поучительными трелями. Кларк поморщился.
— Я его профайл сам читал. Ничего подобного там и близко не было. Умный, яркий, незаурядный… стандартная белиберда. Не было там ничего подобного, не было, и все. И в этом вся соль.
Трубка высказала короткое соображение.
— Да какая там казуистика! — вдруг рявкнул Кларк. — Я двадцать лет этим уже занимаюсь! Я их всех знаю, всех видел, знаю лучше, чем они сами когда-нибудь знать будут! Не был он таким! Не был! А теперь взял и стал! Знаете, кто он на самом деле? Не знаете? Так я вам скажу. Он гений, ясно вам?! Гений! Как Моцарт. Такой, какие раз в три поколения рождаются. Только ему пианино никто не давал. Читали ему о музыке, говорили ему о музыке, долбили ему о музыке, а пианино не давали. Не подпускали даже! Говорили ему, что инструменты вообще больше не делают, что музыка — это уродливый пережиток прошлого, что музыка — это для дикарей. И он сидел себе в своей конторе и готов был просидеть там всю жизнь, потому что по-настоящему ему ничего, кроме музыки, не надо. Только он не мог это даже толком понять. Потому что пианино ему никто, никогда, нигде не давал. А мы дали! И мы не только дали. Мы показали ему, как на нем играют, мы рассказали ему, что музыку никто не отменял, мы ему песни спели о том, как он замечательно играть на нем будет, и мы сказали ему, что с этим инструментом он может делать все, что ему заблагорассудится. И вот этими нашими играми мы его разбудили! Вот то, что в нем спало годами, вот это мы и разбудили!
Он замолчал, подвигал желваками и устало сказал в ошарашенно молчащую трубку:
— К власти он пришел самым демократическим путем. Честных он очаровал. Сильных заставил служить. Тех, кто не захотел его любить, заставил бояться. Аналогий никаких не видите? И все за пять дней. Пять дней. Говорю вам — мы разбудили что-то страшное.
Эпилог
Вот, значит, как это закончилось. Майкл медленно сложил газету. Несчастный случай. Несчастный-то он несчастный, но случай ли? Маловероятно. Хотя ничего, разумеется, не найдут. Не справился с управлением, занесло, очевидное превышение скорости на опасном участке… Слова. Отличная вещь — слово. Можно заставить человека думать о чем угодно. Рулевое управление, опасный участок… и что встает за этим описанием? Искореженная машина, гнутое железо и грохот. И ни коим образом — сидевший в этой машине человек. Его жизнь до этой секунды, его надежды, его ужас, когда он понял неизбежность страшного удара, его боль… Из него мог выйти толк. Он был порой слишком наивен, слишком доверчив, но это все было исправимо. И он был первым, кто полностью, до конца, безраздельно безоговорочно поверил. Его сложно будет забыть. Да и не надо.
Их будет еще много — юных, порывистых, неосознанно ищущих фундамент. Считающих, что они знают о жизни все, и не понимающих в ней ничего. Играющих в цинизм, об истинном смысле которого они не имеют ни малейшего представления. Они только делают вид, что знают, чего хотят. Всю жизнь они притворяются перед другими и даже перед собой. Все эти карьеры, модные профессии, соревнования в новейших электронных игрушках, бары, бесцельные вечера перед телевизором — не более чем беспомощное тыканье еле научившихся видеть щенят. На самом деле желают они одного — направления. Чтобы кто-то пришел и направил, указал цель, указал путь. Сделал жизнь осмысленной. Кто-то не такой, как они сами, не такой, как их ничего не достигнувшие родители, не такой, как бесцельно существующие знакомые, не такой, как слюнявые и жадные политики с телеэкранов. Другой, бесконечно уверенный в себе, не знающий сомнений, не терзаемый комплексами, никому ничего не доказывающий. Знающий что-то, что им знать не дано.
