в начале двадцать пятого года совершили первый грубый акт произвола — захватили часть товарной станции, многие подъездные пути и пакгаузы, склады для перевалки грузов с речных судов. Протесты не помогли: этот участок, мол, непосредственно не относится к железной дороге.
Спустя несколько месяцев, когда управляющий в соответствии с двусторонним соглашением издал приказ об увольнении с КВЖД всех лиц, не имеющих ни китайского, ни советского гражданства, обстановка ожесточилась до предела. Приказ был направлен против белогвардейцев, захвативших при генерале Хорвате теплые местечки в управлении и службах дороги: почти все бывшие колчаковские министры превратились в «железнодорожников», чиновниками-столоначальниками заделались бывшие казачьи есаулы и гвардейские полковники. И снова, нарушая им самим подписанное соглашение, Чжан Цзолинь поддержал белогвардейцев.
Затем китайцы захватили речной флот и портовое оборудование, также принадлежавшее КВЖД со времени постройки дороги и использовавшееся для подвозки грузов по Сунгари к харбинскому железнодорожному узлу. Как и все другое имущество, Сунгарийская речная флотилия — пассажирские и грузовые суда, буксиры, землечерпалки, баржи — была создана на русские деньги и по соглашению считалась имуществом СССР.
Одновременно с акциями, направленными на ухудшение условий работы дороги, белогвардейцы с поощрения местных властей и с их участием устраивали провокации против советских учреждений и советских граждан: то арестован председатель совета профсоюзов на КВЖД, то произведен обыск в харбинском торгпредстве, то закрыта контора акционерного общества «Транспорт», то подсунута граната в водосточную трубу здания «Дорпрофсожа»… Время от времени, особенно в дни революционных праздников, белогвардейцы дефилировали с царскими флагами, били окна в домах… Комендант станции изувечил дежурного-русского за то, что тот не разрешил солдату вскочить в поезд на ходу. Чжансюэляновский офицер с кулаками набросился на сына советского служащего — мальчик гонялся за голубями…
В «фокусе» бесчинств была не только дорога и обслуживавшие ее сотрудники, приехавшие из СССР. Буквально накануне захвата телефонной станции, в другом мосте, в порту Усун, военная Полиция задержала пароход «Сыпингай», зафрахтованный Совторгфлотом и совершавший регулярные рейсы между Владивостоком и Шанхаем. На пароходе был произведен обыск, арестованы пассажиры и члены команды.
Незадолго перед тем Берзин получил тайно пересланное письмо от сорока семи членов экипажа парохода «Память Ленина», арестованных еще чжанцзолиновцами полтора года назад и заключенных в тюрьму Цзинаньфу. Моряки писали:
«Мы находимся в заключении без суда и следствия, без предъявления каких-либо обвинений. Нами сделаны многократные протесты, проведены две голодовки, но все безрезультатно. Находимся в грязном каменном помещении, непригодном для жилья. Следствием этого являются постоянные заболевания, есть больные брюшным тифом, малярией и туберкулезом… Мы крайне изнемогаем. В отчаянии обращаемся к вам с просьбой принять меры к нашему освобождению, ибо дальше терпеть не в состоянии. Силы человеческие имеют границы, дальнейшее мучение в этом застенке будет для нас гибельным…»
Смятый лист, испещренный торопливыми строчками, написанными во мраке, словно бы кричит от боли… Моряки были арестованы приспешником Чжан Цзолиня, а продолжают находиться в тюрьме у Чан Кайши. Советское правительство не перестает обращаться к нанкинским властям с требованиями освободить экипаж. Как в пустоту…
И все же сегодняшний захват телефонной станции — случай особый. Его не спишешь на самочинство белогвардейцев, на козни местных чиновников. Павел Иванович предугадывает зловещую цель нового выпада врагов.
Его мысль подтверждают события последних недель и дней. Для Берзина не осталась незамеченной встреча Чан Кайши с Чжан Сюэляном на границе владений соперничающих милитаристов. Вскоре в Нанкин прибыла из Маньчжурии делегация, возглавляемая председателем правления КВЖД Люй Жунхуанем. После переговоров ее с Чаном маршал Чжан Сюэлян «в интересах единства страны» был включен в члены всекитайского правительственного совета, а в соглашении, заключенном между Нанкином и Мукденом, было оговорено: отныне внешнеполитические и дипломатические вопросы разрешаются исключительно национальным правительством, иными словами Чан Кайши. В Мукдене же организуется северо-восточное отделение политического совета под председательством Чжан Сюэляна; однако в состав провинциального правительства Маньчжурии войдет один министр, назначаемый Нанкином. Все это подтверждало; что новый дубань подчинился лидеру гоминьдана.
И вот состоялась церемония вступления Чан Кайши в должность председателя национального правительства. Происходила она в присутствии представителей империалистических держав, специально прибывших в Нанкин. Чан принес присягу. Сказал: «Для блага нации и достижения независимости необходим отказ от лжеучения о неизбежности борьбы классов. Я призываю беречь китайские добродетели и свято следовать принципам нашего отца Сунь Ятсена!» Славословия «Отцу революции» и клятвы верности его учению звучали верхом цинизма — примеров такого подлого вероломства трудно было найти даже в истории Китая. На торжестве «коронации» была зачитана поздравительная телеграмма от президента САСШ Кулиджа.
На той же неделе английский посланник Майлс Лэмпсон в полной дипломатической форме, в сопровождении штата своих сотрудников, посетил Чан Кайши и вручил ему верительные грамоты. На церемонии присутствовало все нанкинское правительство. В момент вручения грамот произвели салют английские военные корабли, стоявшие в порту. После официального признания Великобританией нового диктатора состоялось подписание англо-китайского договора на основе принципов наибольшего благоприятствования…
Происшедшие в хронологической последовательности захват «Сыпингая» полицейскими Чан Кайши и телефонной станции КВЖД — солдатами Чжан Сюэляна показывали, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события.
Павел Иванович отложил бумаги. Вышел в приемную.
За столом, как всегда, корпела над журналами «входящих» и «исходящих» Наташа.
— Пожалуйста, позови ко мне Оскара.
— Ознакомлен, — сказал Оскар, когда Павел Иванович протянул ему донесение Файна. — В захвате станции вместе с чжансюэляновскими солдатами участвовали белогвардейцы.
— Как ты понимаешь этот акт?
— Телефонная станция была построена одновременно с дорогой. Права на ее эксплуатацию полностью соответствуют соглашению о КВЖД и лишь несколько месяцев назад были подтверждены мукденскими властями. Захват станции — это открытый захват части КВЖД. Однако дело представляется мне еще более серьезным.
— Почему?
— Потому что станция не только обслуживает абонентов в Харбине и по всей дороге — она связана международной линией с Хабаровском и Владивостоком, а следовательно, и с Москвой. В Северной Маньчжурии телефонное сообщение имеет особое значение. По существу, это единственный вид срочной связи. Тем более что Харбинская станция — первая автоматическая на всем Дальнем Востоке. Если захват ее рассматривать с военной точки зрения, то это — попытка лишить руководство КВЖД связи. Перед чем? Что последует?
Он выжидающе посмотрел на начальника управления.
Что ж, помощник подтвердил тот вывод, к которому уже раньше пришел сам Павел Иванович.
— Безусловно, захват станции санкционирован Чан Кайши. Мне известно, что в Мукдене и Харбине шьются флаги гоминьдана. Чжан Сюэлян получил согласие Токио на подъем этих флагов. — Оскар снова сделал паузу. Посмотрел на Берзина. — Пора, Павел Иванович.
Начальник управления понял:
— Хорошо… Акклиматизировался он быстро. Пусть перебирается в Харбин. Дитерихс и его ближайшее окружение — вот окончательная и
