от которого невозможно отказаться. Меня оставляют в покое только когда я делаю все, что было велено.
Из меня выкачивают тонну крови. Вместо нее заливают через капельницы что-то, способное поддержать жизнь.
Зачем — тоже не знаю.
Помню, что прежде, чем отключиться еще там — на дороге, попросила Айдара не бросать Сафие. Надеюсь, не бросит.
Но своего он добился. Я больше не могу. Ни бороться. Ни отрицать. Меня даже Аллах наказывает. Чего от людей-то ждать?
Преодоление сломлено. Наказание окончено сокрушительной победой.
Я смирилась.
Лежу. Лежу. И лежу.
Сплю.
Не сразу, но начинаю есть.
В глаза людям не смотрю, но за все стараюсь благодарить. Относятся ко мне хорошо.
Он тоже приходит. Я не уверена, но кажется, что каждый день. Если бы у меня были силы, я спросила бы, что с моей дочкой. А еще попросила бы не делать этого. Он рядом — мне страшно.
Но я не могу. Всю себя вложила в финальную пламенную речь. Какую же бессмысленную, Аллах… Какую же бессмысленную…
Он что-то говорит, но я не особенно-то различаю слова. Они смешиваются в одну сплошную кашу. Возможно, мой организм так защищается.
Он трогает мои руки. Целует в лоб. Обещает что-то… Уходит — я тут же успокаиваюсь. И сплю.
Сплю… Сплю… Сплю…
Во сне мне хорошо. В голове пусто. В груди мирно, а сны такие красочные…
Мне кажется, что по моему случаю собирается несколько консилиумов. В палату время от времени заходит сразу много врачей. Обсуждают что-то. Смотрят мою карту. На меня.
И я хотела бы сказать им, что все хорошо, но за их спинами — Айдар. Поэтому я снова ничего не слышу и не вижу. Дышу и жду, когда уйдет.
О Сафие я ни у кого не спрашиваю. Боюсь, что бывший муж ее приведет. Успокаиваю себя тем, что она, скорее всего, с Аллочкой.
Аллочка ее не бросит. А я справлюсь и…
Лучше не думать. Я еще не готова.
Сплю… Сплю… Сплю…
Ем.
За мной ухаживает очень приятная медсестра. Молодая. Улыбчивая. Только имя ее я никак не могу запомнить. Спрашиваю и забываю. Она тоже со мной разговаривает. Хвалит. Подбадривает. Рассказывает что-то.
Мне стыдно, что я не могу ответить ей взаимностью. Выгляжу, наверное, как зазнавшаяся… Из-за этого еще хуже.
Но сил во мне нет ни на что — только плыть.
В один из дней, которые я не считаю, все та же улыбчивая медсестра приходит ко мне с «хорошей новостью». Говорит, что меня выписываю. И я еду… В столицу.
Помогает одеться в одежду, пахнущую прошлым. Мы неспешно идем к креслу-каталке. Она вывозит меня и передает Айдару.
Я не сопротивляюсь, но внутри… Кричу.
Дальше — дорога. Мне кажется, я чувствую рядом Сафие. Не знаю. Может снова сплю.
А в следующий раз глаза открываю уже в новой палате.
И все начинается с начала. Миллион процедур. Врачи. Консилиумы. Меня бесконечно спрашивают, не болит ли ничего. Как я себя чувствую. Помню ли свое имя, возраст, имя мамы и ребенка. Почему плохо ем.
А я и этого не знаю. Зачем есть? Это что-то дает? Не помню…
Почти ничего не помню. Даже своего ребенка — как в тумане. Иногда во сне ко мне прорывается ее смех. Тепло. И запах. Я осознаю, что тоскую. Становится больно невыносимо. Просыпаюсь в слезах. Дальше — снова спать.
Я — в столице. А она? У Аллочки или…
Нужно позвонить.
Я обещаю себе и не прошу дать мобильный.
А Айдар снова приходит. Сидит в палате. Ходит. Смотрит. Я делаю вид, что сплю.
Понимаю, что, скорее всего, такого он не хотел. И что оплачивает мой уход. Но… Легче не становится. Я его боюсь.
Наш последний разговор и его слова иногда приходят в кошмарах. Я просыпаюсь мокрой и с влажным лицом. Не понимаю, за что…
Правда не понимаю.
И что теперь — тоже.
Он уже женился? Что меня ждет дальше? А может лучше было бы…
Не додумываю.
Сплю… Сплю… Сплю…
Не знаю, сколько времени провожу в новой клинике, но и отсюда меня тоже выпровожают. Желают здоровья. Улыбаются. Сажают на коляску, хотя я могу ходить. Возможно, чувствуют, что не хочу, или я просто надоела и хотят избавиться поскорее.
Любая активность вытягивает из меня все соки. Походы в душ, в туалет, работа ложкой ужасно выматывают. Я не помню, как это, быть способной на большее. Работа. Сад. Танцы Сафички… Я правда все это могла?
Не понимаю…
Меня забирает Айдар. Я по-прежнему не могу с ним разговаривать. Он со мной тоже не особо пытается. В глаза не смотрю, но отмечаю, что хмурый. Страхует меня, помогая устроиться в своей высокой машине. Сам пристегивает. На несколько секунд оказываемся лицами друг к другу близко-близко. Я чувствую его дыхание кожей. Меня накрывает паникой. Взгляд — в сторону. По рукам бегут болезненный мурашки. Стараюсь не дышать, чтобы… Не провоцировать. Мне кажется, он во всем видит ее — провокацию. На все реагирует. За все меня ненавидит.
Выдыхает и щелкает ремнем. Громковато захлопывает дверь и обходит машину.
Я не спрашиваю даже, куда везет меня. Разве есть какая-то разница? Разве я что-то против скажу? Смотрю в окно. Все вокруг кажется успокаивающе-серым. Глаза слипаются. Закрываю их. Укачивает.
Просыпаюсь от хлопка двери. Сердце колотится. Где я?
Вспоминаю… Колотится еще сильнее. Автомобиль стоит под красивой высоткой. Я помню ее.
Это… Его дом.
Страшно до паники. Не знаю, как взять себя в руки. Захлебываюсь, потому что не хочу туда, но он открывает дверь, произносит:
— Пойдем, — и я даже пикнуть не думаю.
Подчиняюсь.
— Коляску достать?
Мотаю головой. Кисть жгут его пальцы всю дорогу до помпезного входа в парадное, по фойе и стоя рядом с лифтами. Но и высвободиться я не в состоянии. А вдруг разозлится? Не надо, Айка.
Не надо.
— Устала?
Киваю. Закрываю глаза, чтобы не нервничать из-за зеркал в лифте. Точнее из-за наших отражений.
Считаю секунды, терплю поглаживания. Это не бодрит. Не надо…
И молчу.
Лифт пищит, я слышу, как створки разъезжаются, только тогда открываю глаза.
— Сафие тебя очень ждет. Я ей сказал.
Киваю, даже не спрашивая: что?
Сказал и сказал.
В моей жизни был период, когда я мечтала вернуться в это здание. Только не знаю, кофейня на первом этаже еще работает или вместо нее давно что-то другое?
А ремонт в квартире он делал? Вряд ли. Тот был свежим. Красивым.
Узнаю длинный коридор с чередой дверей.
