утирая полой фрака выступившие на глаза слёзы, удовлетворённо произнёс:
— Это что, фишка такая, типа юмора?
— Как бы типа, — ответил я с самым серьёзным выражением лица.
— Ну! Это на сто пудов потянет, — оценил Гутьерес мою иронию.
— А может быть, и гораздо больше, — добавил самодовольно я.
— О-о-о! — только и сказал дрожащим старческим голосом магистр. — Но, я вижу, у вас холодное оружие. Справку на ношение имеете?
— Имею мандат. Но не имею права показывать.
— Тогда соблаговолите ответить, за чьей подписью мандат.
— Сэра Ван Ден Брука, председателя Антидиффамационной лиги.
— Верю на слово. Выходит, что вы Рыцарь священного меча? Не позволите ли прикоснуться к нему хотя бы кончиком мизинца?
— Извольте, господин магистр. Только вам и могу это позволить.
— Почту за честь.
Достав кружевной платочек и протерев им мизинец, граф осторожно прикоснулся к крестовине меча, и лицо его тут же загорелось холодным инфернальным светом.
Кивнув в мою сторону, он дал добро на дальнейший путь:
— Берегите, Рыцарь, свой меч. Он выкован в галактических кузнях специально для вас.
Крепко сжимая меч, я беспрепятственно помчался дальше среди угасающих звёзд, похожих на поджаренные в чугунной сковородке амёбы, мимо пульсаров, мимо излучающих безумное количество энергии квазаров, мимо безжизненных планет. Пронизанный реликтовым излучением, углублялся в межзвёздные облака, обходя гигантские сгустки плазмы.
Неумолимо приближаясь к чёрной дыре, я оказался во власти притяжения дьявольски мощного поля, лишаясь тем самым какого-либо манёвра. Несмотря на то что дыра была не видна — её присутствие только чувствовалось, — она всасывала меня, словно гигантским пылесосом, в свою тёмную материю. Заглянуть в её бездны — всё равно что заглянуть в бездны разума. И никогда не заглядывайте туда на трезвую голову.
Нарушая все известные науке законы, из этой греховной бездны навстречу мне стремительно вылетел скейтер[70].
«Куд стопроцентный, пролезет сквозь любую дыру», — подумал я.
Он уверенно стоял на гладкой, до блеска отполированной поверхности скейтборда, выделывая такие пируэты, что дух захватывало. В обтягивающем худое мускулистое тело трико, украшенном стразами из ложных бриллиантов, был он похож на дитё проклятия. Гладкий на гладком.
Умело отлавливая гравитационные течения и ловко ими пользуясь, скейтер стремительно перемещался в пространстве, как безумная осенняя муха, которую вот-вот прибьют мухобойкой. Приблизившись ко мне по причудливой кривой, он растянул тонкие губы в подобострастной улыбке, и я сразу же узнал Гарри Арима-новича — этого вертлявого вечного спортсмена с жилистыми ляжками, обтянутыми дамскими легинсами, которого я где-то когда-то встречал. Скорее всего, на XIX Олимпийских играх в Солт-Лейк-Сити на состязаниях по хафпайпу. Легинсы на нём были тёмно-фиолетовые с ядовито-яркими маками на заднице.
Этот внучатый племянник Элохима, ангела тьмы, недавно стал членом партии Света и Добра. На его теле почти не оставалось места, куда не были бы вставлены или нейзильберовая шпилька, или эксклюзивная булавка, инкрустированная космической пылью. Извиваясь всем телом, беспрерывно кружась на скейтборде, он демонстрировал себя во всей своей красе, протянув для приветствия левую руку, усеянную медными кольцами.
В правой Ариманыч держал четверть мутного самогона первой возгонки — жидкая валюта, конвертируемая везде и всюду. Щёлкая по бутылке длинным нестриженым ногтем, покрытым густым бордовым лаком, предложил выпить. Ясный шкворень — не за бесплатно. Интересно, на какую валюту он надеялся обменять свой самогон, когда за душой у меня ничего не было? Кроме меча. А отдать меч — голова с плеч!
Дитё порока, сужая круги, стал выделывать замысловатые пируэты, явно любуясь мечом с рукоятью, инкрустированной не поддельными, а самыми настоящими бриллиантами.
— Брюлики-то настоящие, небось? Хорошую цену даю за красоту такую. Четверть чистейшего самогона от бабки Акулины со станции Буй.
— А почему мутный такой? Первач, что ли?
— Какой первач — через Млечный путь не раз прогнали. Дать попробовать?
— Попробовать? Пью не пробуя. Тем более что не в вине истина, а в спиритусе, то есть в духе. Сеющий в дух от духа и пожнёт. In spiritus veritas!
— Истину глаголешь. Возлюбим, брат! И духа в спиритусе, и спиритус в духе.
Преодолев искушение, от самогона решительно отказался и понял, что впервые в жизни совершил величайшую победу над собой. Боюсь, правда, окажись в его руках гранёный стакан — не избежал бы соблазна.
— Наливай, — сказал я, поставив его в двусмысленное положение.
Наливать было некуда. Его лицо с алчущими, близко поставленными глазками, разделёнными широким мясистым носом, выражало недоумение и растерянность. Ариманыч думал, что из горла буду. Не предусмотрел, бесовское отродье, что, несмотря на мою провинциальную «физиогномию», сохранил я ещё остатки достоинства и чести, казалось бы навсегда утраченные в похмельных хрущёвско-брежневских пятилетках.
Куд был обескуражен. Недолго думая, я с размаху ударил барионовым мечом поперёк бутыли… Вот это было зрелище! Бутыль рассыпалась на мелкие кусочки. Самогон длинным шлейфом растёкся по Галактике, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее втягиваясь в чёрную дыру, ненасытно поглощающую предназначенную для сделки жидкую валюту. Невидимая доселе дыра тут же и проявила себя. И не дыра это была вовсе, а квадрат, удивительно похожий на тот, что начертал Малевич, будучи в белой горячке. Квадрат напоминал вырезанный в деревенском сортире толчок над вселенской пропастью, откуда раздавался скрежет зубовный, стоны, плач и стенания.
Ариманыч радостно проверещал:
— Зубами скрежещут? Так это одно из двух: или нервы, или глисты.
Дитё проклятия мозги запудривал, пыль пускал, думая, что столь примитивный диагноз собьёт меня с толку. И преддверие ада спутаю с обычным гельминтозом. Не такой уж я простак, каким кажусь с первого взгляда.
Шлёндра тёмных сил смекнул, что вокруг пальца меня не обведёшь, и выкатил последний аргумент. Собрав тонкие напомаженные губы буквой V и прикрывая их слегка ладошкой, подобостраст-нейше протянул:
— А не кажется ли вам, Рыцарь священного меча, что эта чёрная дыра, а вернее, чёрный квадрат, — и он немотивированно захихикал, — есть результат последнего плебисцита?
— Не кажется. Винить плебс так же бессмысленно, как и вещать правду. Плебс всегда безмолвствует, а если и говорит, то только под диктовку.
После этих слов Ариманыч сразу же сник и прикинулся мёртвым пауком. Это было настолько банально, что я потерял к нему всякий интерес. Но самое ценное во всей этой истории оказалось то, что моё падение в чёрный квадрат приостановилось. Иначе — неминуемый распад на кванты и кварки.
Оказывается, как просто иногда избежать неизбежное.
Вон, вон отсюда! Подальше от чёрных дыр и чёртовых квадратов.
«Надоели до чёртиков», — подумал я и полетел далее, предчувствуя, что мне на пути попадётся ещё что-нибудь такое-эдакое.
На этот раз полёт казался бесконечным. От назойливо мерцающих бесчисленных звёзд охватывала тоска.
