робот вновь, как и прежде, произнес несколько фраз об удачном урожае, отвратительной погоде, прекрасном виде на горы.
Афа стал повторять за механическим голосом, и автомат сразу замигал всеми лампочками. Офицер, сопровождавший детектор, нажал какую-то кнопку на машине, что-то высветилось на мониторе.
Стоявший рядом полковник Чань нервно выкрикнул:
– Да-да, это не совпадение, офицер. Спокойно продолжайте свою работу.
Офицер отдал честь и выключил робота. Машина укатилась на свое прежнее место.
У самой стены профессора еще раз остановили. Офицер дождался, когда створка люка начнет отделяться от стены, заглянул за нее и обернулся к профессору:
– Пожалуйста, проходите, тэн Асури. Впредь вы будете лишены всякого контроля за своим поведением, и в то же время вы не имеете права появляться на гражданской территории государства Байхапур. Любая попытка попасть обратно будет пресечена.
Афа шагнул через высокий порог. Ярдах в пяти стоял полковник Чань. Даже на его темном лице можно было заметить тень мертвенной бледности.
– Даша, – беззвучно проговорил профессор, и полковник кивнул.
Афа шагнул второй ногой, и люк стал медленно закрываться.
– Отойдите от стены на двадцать ярдов. – Голос откуда-то сверху оглушил тишину изгнания.
Приподняв рюкзак, Афа зашагал в сторону первых пальм. Скинув пиджак и просунув его сквозь лямки, профессор торопился успеть засветло. Поселение рано ложилось спать, почти с самыми первыми признаками сумерек. До городка было часа три, не больше. Афа вспомнил, что до тропы, откуда он начал свое знакомство с территорией Человека-14, в прошлый раз он шел часа четыре. Сейчас же не прошло и полутора, как знакомая тропа пересекла путь. Свернув направо, профессор зашагал еще быстрее. Через час стало проявляться приближение океана – воздух становился не таким сухим и жестким. Вдали уже зеленел холм, откуда оставалось только спуститься вниз. Афа не мог удержать себя, он почти бежал. Пот стекал по вискам и толстыми каплями падал на воротник белоснежной рубашки. Небольшой подъем заставил профессора остановиться и перевести дух. Утерев лицо, он снял рюкзак и нес его за лямки вместе с пиджаком, полы которого тащились за профессором по траве.
Справа от холма уже выглядывал океан. Солнце только-только начало клониться в его сторону, и вода не успела окраситься желтым и синим.
Профессор вышел на холм и глянул вниз на городок.
Все побережье поселения было завалено мертвыми людьми. Кровь уже ушла в песок, остались только ржавые пятна. Ветер носил обрывки разрушенных лачуг. Чайки и альбатросы кружили над телами, стараясь отыскать добычу. Ни одного стона, ни крика птиц не было слышно. Только хлопанье крыльев изредка нарушало покой побережья. У подножия скалы, где начиналась тропа на холм, грудой лежали пытавшиеся спастись бегством. Отдельно лежали изувеченные трупы. Проломленная грудная клетка была вспорота, из нее вываливались остатки органов. Профессор зачем-то стал всматриваться в каждое лицо, пытаясь сквозь запекшуюся кровь узнать знакомых. Потом он опомнился и опрометью бросился вниз по тропе, не разбирая поворотов. Ноги его скользнули, и Афа, не удержавшись, скатился вниз. Порванная рубашка открывала подтеки и ушибы, но профессора это не волновало. Совершенно не понимая, что ему теперь делать, он словно окаменел посреди рваных палаток. Не выдержав напряжения рассудка, Афа закричал изо всех сил. Голос его ударялся в холм и соседние скалы, за которыми притаились убийцы. Эхо еще несколько раз проносило крик над побережьем, уходило в океан. Профессор кричал и кричал. Наконец, обессиленный, он опустился на песок, и руки его машинально открыли в небо свои ладони. Огромной плитой горя придавило профессора. С трудом дыша, он смотрел на кровавое месиво костей, волос, тряпок, обломков деревьев.
«Рай, – вспомнил профессор слова Варгаса, – это рай, и лучшего нам не надо, Фалькао».
Изуродованный рай лежал перед ним. Гармония и покой, превращенные в добычу голодных морских птиц, стояли перед глазами. Сытые чайки медленно бродили между телами, время от времени выклевывали лакомые кусочки своим ленивым объевшимся клювом.
Профессор не закрывал глаза, он застыл в своем теле, которое не выдерживало напряжения каких-то невероятных сил внутри и постепенно превращалось в окаменевшую лаву, грубую и шершавую, отдаленно напоминавшую очертания сидящего человека.
Профессора уже не было, и только мозг еще жил… Он контролировал застывание плоти, чувств, крови, дыхания… Мысль, что когда-то давно, в самом начале, все могло пойти по-другому, иначе, натыкалась на жесткие слова из Книги:
«Я сотру с лица земли человеческий род, который Я сотворил. Я уничтожу и людей, и животных, и пресмыкающихся, и птиц небесных, потому что Я сожалею, что создал их».
Остывающий мозг пульсировал обрывками памяти о законах, заветах, пряниках и кнутах, о бессилии человека перед самим собой, о бессмысленности надежды, которой Вселенная наградила каждого в отдельности и не научила всеобщей цели и вере. Человек оказался сильнее Бога в своем изуверстве и алчности. В зверином бесстрашии истребления друг друга. В безжалостности уничтожения всего, что мешает ему насыщать утробу своего тленного тела. Ничего не движет человеком так, как азарт силы от истребления себе подобных, наслаждение страхом рабов и физический голод. Крохотная кучка людей, дающих миру прекрасное и чувственное, становится ненавистной толпе низших существ. Низших? Нет, вовсе нет. Вселенная, созданная Творцом, насаждает в человеке протест лишенного интеллекта. Человек сопротивляется красоте! Сопротивляется грозно и кровожадно. Мир вне красоты призывает к власти всех над всеми. Этот дух неимоверной силы сидит в человеке – воля его несокрушима. Дух враждебен красоте, он не желает подчиняться огнем своим покою и гармонии. Человечество, разделившее в себе дух и красоту, науку и религию, искусство и образование, обречено. Конец изобретательно разный, суть его одна.
Мозг начал остывать…
Интеллект, затаившийся во Вселенной и вытащенный человеком на свет, может быть, и есть тот самый интеллект, который человек потерял в своем начале, когда получил путь, полный горя и крови. Интеллект, который был дан человеку как дар самим Создателем. Интеллект, который мы по глупости своей называем искусственным, этот интеллект проявился в то самое время, когда у человека осталось всего несколько мгновений своей истории, появился… Он появился… Он есть… Он…
Мозг отпускал от себя остатки самосознания, уже исчезала грусть, тревога, забота… Появлялась тихая синева тепла и плавного движения, ловкий глаз замечал поразительной силы узоры голубого на голубом… Несколько мыслей еще бродили по уже холодному мозгу, как в пустой комнате бродит призрак, но они уже не решались высовываться наружу, опасаясь, что полетят в бездну вслед за мириадами своих братьев и сестер. Страшно быть последней мыслью. Спрятавшись от ветра, выметающего из черепа любое сознание,
