его за сочувствие, высказанное им по отношению к ней. Она рассказала также и о приезде барона Альтенгейма, тепло и доброжелательно.
– Вы знавали его раньше? – спросил он.
– Только по имени. Я слышала про него от мужа, с которым он был очень дружен.
– Да, я встречался с одним Альтенгеймом. Он жил на улице Дарю. Быть может, это тот самый…
– О нет. Этот живет… Положим, я тоже точно не знаю, где он живет… Он дал мне свой адрес, но я куда-то его положила и не могу вам сказать…
Поговорив с ней еще несколько минут, Сернин простился.
В передней его дожидалась Женевьева.
– Мне надо серьезно поговорить с вами, – сказала она живо, – очень серьезно… Вы его видели?
– Кого?
– Барона Альтенгейма… но это его ненастоящее имя… я его узнала, хотя он и не подозревает этого…
Она повела его в сад, и было заметно, что она очень взволнована.
– Успокойтесь, Женевьева…
– Это тот самый человек, который хотел меня похитить. Если бы бедный Ленорман не пришел мне тогда на помощь, я бы погибла… Видите ли, вы, наверное, знаете, потому что вы все знаете, это…
– Да, но как его настоящее имя?
– Рибейра. Он может как ему угодно менять свое лицо, голос, манеры… Я его узнала… Но я никому об этом не говорила, а ждала вашего возвращения.
– Вы ничего не сказали о вашем открытии госпоже Кессельбах?
– Нет, она, видимо, очень довольна, что встретила друга своего покойного мужа. Но вы, конечно, ей об этом скажете, не правда ли? Я не знаю, что он собирается сделать против нее, против меня… С тех пор как исчез Ленорман, он ничего не боится и распоряжается здесь, как хозяин. Кто же может сорвать с него маску?
– Я! Успокойтесь, я ручаюсь за все, и, пожалуйста, никому ни слова. Они дошли до ворот сада, и привратник отворил им калитку.
Князь сказал:
– Прощайте, Женевьева, и, главное, будьте спокойны. Я здесь.
Он закрыл калитку, повернулся и едва не вскрикнул. Перед ним стоял широкоплечий здоровенный человек с моноклем – барон Альтенгейм. Две-три секунды они молча смотрели друг на друга. Потом барон, улыбаясь, сказал:
– Я тебя жду, Люпен.
Как ни хорошо владел собою Сернин, он все-таки невольно вздрогнул. Только что он собирался разоблачить своего врага, как тот опередил его.
– Ну а дальше что? – спросил Сернин.
– Дальше? А как ты думаешь, может, нам с тобой есть о чем поговорить?
– К чему? Не о чем.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Какой день ты выбираешь?
– Завтра. Мы позавтракаем вместе в ресторане.
– А отчего не у тебя?
– Да ведь ты не знаешь моего адреса?
– А вот…
Князь быстрым движением руки выхватил из кармана Альтенгейма газету, на которой была наклеена почтовая бандероль, и прочел:
– Двадцать девять, улица Дюпон.
– Ловко, – сказал тот. – Ну что же, так завтра у меня.
– В котором часу?
– В час.
– Хорошо, я буду. Мое почтение.
II
На следующий день ровно в час Сернин ехал верхом по тихой улице Дюпон, напоминавшей улицу какого-нибудь провинциального города. У нее был всего один выход на улицу Перголези в двух шагах от авеню Дюбуа. На ней расположены красивые особняки с садами, и она оканчивается парком с большим домом, напротив которого проходит окружная дорога. Там, в доме номер двадцать девять, жил барон Альтенгейм.
Сернин отдал поводья лошади лакею, которого он послал раньше вперед, и сказал:
– Приведешь лошадь сюда в половине третьего.
Он позвонил. Дверь сада открылась, и он направился к крыльцу, на котором стояли два здоровенных лакея в ливреях, они ввели его в большую переднюю, холодную и мрачную, без всяких украшений. Тяжелая дверь с шумом закрылась за ним, и, несмотря на свою храбрость, Сернин почувствовал, как у него застучало в груди сердце.
– Доложите: князь Сернин. Его провели в гостиную.
– Ах, вот и вы, дорогой князь, – сказал барон, выходя ему навстречу. – А представьте себе, дорогой князь, я не надеялся видеть вас сегодня у себя…
– Почему же?
– Сегодня утром вы объявили войну мне так решительно, что после этого всякие разговоры излишни.
– Я объявил вам войну?
– Ну да. – Барон развернул номер «Журналь» и ткнул пальцем в газету.
«Арсен Люпен берется за поиски исчезнувшего Ленормана, – прочел Сернин. – Он уверен, что найдет Ленормана живым или мертвым и непременно передаст преступников в руки правосудия».
– Ведь это вы сообщили, дорогой князь?
– Совершенно верно, я.
– Следовательно, я был прав – вы объявили войну?
– Да.
Альтенгейм пригласил Сернина сесть, сел сам и начал примирительным тоном:
– Ну вот, я все-таки не могу допустить этого. Мне кажется немыслимым, чтобы два таких человека, как мы с вами, сражались и приносили вред друг другу. Я думаю, нам надо прийти к соглашению.
– Видите ли, барон, я думаю, что два таких человека, как мы с вами, не могут прийти к соглашению.
У Альтенгейма вырвалось нетерпеливое движение, и он прервал Сернина:
– Послушай, Люпен… Да, кстати, ты не против того, чтобы я звал тебя Люпеном?
– Пожалуйста, господин Альтенгейм, Рибейра, Парбери, или как тебя еще?
– Ого! Ты оказываешься более осведомленным, чем я! Черт возьми! Ну что же, одной причиной больше для того, чтобы найти общий язык. – И, наклонясь к нему, он продолжал: – Послушай, Люпен, мы оба достаточно сильны и стремимся к одной и той же цели. Что же выйдет из нашего соперничества? То, что мы оба проиграем, и этим воспользуется третье лицо, какой-нибудь тип, вроде Ленормана… Но ведь это было бы слишком глупо…
– Действительно глупо, – согласился Сернин, – но есть возможность избежать этого исхода.
– Какая же?
– Брось это дело.
– Не говори глупостей. Предложение, которое я хочу тебе сделать, очень серьезно.
Короче, в двух словах: давай объединимся!
– О-го-го!
– Люпен, это верный выигрыш, поверь мне…
– И что же ты вкладываешь в предприятие!
– Я?
– Да, ты. Тебе известно, чего я стою. Ну а каков же твой пай?
– Штейнвег.
– Маловато.
– Нет, это слишком много, это – все. Через него мы узнаем, кто такой Пьер Ледюк. Через него мы узнаем, в чем состоит проект Кессельбаха…
Сернин расхохотался:
– И для этого тебе нужна моя помощь?
– Как?
– Да очень просто. Видишь ли, мой милый, ты наивен. Штейнвег находится у тебя в руках, а ты обращаешься ко мне за сотрудничеством. Значит, ты не можешь заставить его открыть тайну проекта. Иначе разве стал бы ты обращаться ко мне?
– И какой же твой ответ?
– Я отказываюсь, – сказал Сернин, – в своих делах я не нуждаюсь ни в ком. Я принадлежу к тем
