планету Великим Кольцом и создали десятки миллионов небесных островов за восемьсот лет, а их современникам и потомкам потребовалось всего-то пять столетий для того, чтобы деградировать до ереси «разнообразия» — до состояния дремучих дикарей, созерцающих собственный пупок. И он, один из новых героев, — ко времени завершения проекта их число не превысило и двух тысяч, — наблюдал этот процесс гниения, боролся с ним всеми силами, сколько мог. Он и ещё одиннадцать человек — четверо мужчин и семь женщин — его товарищей, спасших этот мир.
Он не сомневается в том, что их выродки тоже заперли, спрятали где-то на островах. Убить побоялись, а «отменить» не смогли, и потому заперли в собственных творениях, обрекли на старость и смерть.
Он не боится смерти. Он давно к ней готов. Он умрёт здесь, на Тэрри́и, и прах его останется здесь, с прахом Адары.
В месте, где один из ручьёв впадает в озеро, над лесом возвышается скала, в основании которой есть небольшой сухой грот. В этом гроте на одиннадцатом году своего заключения он похоронил лисицу по кличке Рыжая — своего первого друга в этом маленьком автономном мирке. Позже он выскоблил ножом над входом в грот надпись: «Здесь лежит Орéй, сына Бéра и Э́лии, муж Адáры и брат Талéды — создатель башен и островов». Когда силы его будут на исходе, он придёт в это место, чтобы остаться в нём навсегда.
Глава без номера, которая должна быть второй. Неотменённый герой
Солнце склонилось к верхушкам сосен, прочертив на всегда спокойной воде озера золотистую дорожку. Сейчас дорожка начинается примерно с середины водоёма и с каждой минутой укорачивается, становится блёклой. Зато под сферой купола утром и вечером солнечные лучи играют особенно ярко, отчего всё вокруг окрашивается в более тёплые тона, и тени камней и деревьев то становятся неправильными, то внезапно множатся, то вовсе исчезают.
Ветхий длиннобородый старец в свободных белых одеждах сидит на высоком поросшем муравой берегу и смотрит на закат. На руках он держит серого зайчонка; гладит нежную пушистую шёрстку, бормочет морщинистыми губами что-то ласковое.
Остров посреди воздушного океана уже давно стал его тюрьмой, его вынужденным скито́м. Прошло две с половиной сотни лет со времени, когда он в последний раз видел лицо другого человека. Всё это время он был один. Здесь. В этом маленьком автономном мирке. Вокруг — только птицы и мелкие звери, самые крупные из которых это лисы и зайцы. Есть ещё рыбы в озере, но эти совершенно не поддаются дрессировке и годны́ только в пищу. Он здесь узник. На острове нет никакой техники, с помощью которой он мог бы связаться с кем-либо; нет транспорта, на котором он смог бы покинуть это место. Его здесь заперли и забыли о нём. Здесь нет ни единой микромашины, которую он смог бы использовать. Всё натуральное: вода, воздух, земля, камни, лес, животные. Поневоле он стал настоящим зоопсихологом и теперь хорошо понимает, кáк устроены сообщества лис, зайцев и мышей-полёвок (первых и вторых различает едва ли не всех, да и мышей некоторых тоже), читает их повадки, видит мотивы. Животные не боятся его.
За годы принудительного затворничества он сильно сдал. Раньше каждые пятьдесят лет он проходил курс обновления и потому никогда ещё не выглядел стариком, — любой врач почитал за честь поправить здоровье одного из немногих оставшихся на Тэрри́и героев. Теперь же он — ветхий старец, доживающий свои последние годы.
В первый год своего пребывания здесь он много разговаривал сам с собой. Нет, он не лишался рассудка; разговаривал, чтобы не утерять способность к речи, и при этом изрядно преуспел в поэзии. Потом он стал дрессировать лису, и бóльшая часть произносимых им вслух в то время слов приходилась на простые команды. Он крепко привязался тогда к зверю, и когда лиса умерла, решил впредь не повторять ошибку. Вместо того чтобы отрывать избранное животное от его племени, он стал планомерно работать со всеми сразу. Не единовременно, конечно же, поскольку два наиболее развитых вида из обитающих на острове друг другу естественно враждебны, а поочерёдно, то с лисами, то с зайцами, уделяя тем и другим по многу дней кряду. Уже через несколько лет и лисы, и зайцы стали воспринимать присутствие рядом человека как нечто естественное и само собой разумеющееся, а когда сменились первые поколения, дело коллективной дрессировки, направленной на развитие у животных большей сообразительности, пошло успешно в гору. Он мог бы написать не один десяток монографий, если бы его нейросеть не была отключена, или если бы у него был самый простой и примитивный компьютер… Да, чего уж там! Хотя бы бумага и чернила! Но ему не оставили ничего, кроме одежды, обуви и ножа. Настолько они его боялись.
Впрочем, у него хорошая память, и результаты своих зоологических изысканий он легко сможет записать, если таковая возможность представится. Вот только представится ли?..
Он стар, ветх, ему недолго осталось жить. Сколько он ещё протянет? Год? Два? Десять? Никто не вечен, увы. Без курса обновления он — такой же смертный, как и эти животные. Просто его запас жизненных сил больше. Но были времена, когда жизнь человека была намного короче — всего каких-то сорок-пятьдесят лет и всё, смерть. Генная инженерия и микромашины сделали продолжительность человеческой жизни дольше, но никакие генные усовершенствования не могут сделать человека бессмертным. Только полная пересборка с поэтапной заменой всех клеток организма на новые. А его возможности такой пересборки лишили. Потому, что он неугоден. Потому, что он некорректен. И это при его авторитете одного из немногих оставшихся на планете спасителей человечества!
Он говорил открыто правду: осуждал заигрывания биологов-еретиков с человеческой природой, называл извращение — извращением. Он игнорировал навязанные обществу кучкой дегенератов требования так называемой «корректности», по которым вдруг стало нельзя говорить уроду и дегенерату о том, что тот урод и дегенерат. И его слушали. Очень многие его слушали. Он вёл публичные дебаты, за которыми следила вся Тэрри́я. Дегенераты не могли просто заткнуть ему рот, не могли его игнорировать, как игнорировали миллиарды рядовых тэррийцев, голосом которых стал он, как игнорировали сотни общественных деятелей рангом пониже, которых дегенераты попросту «отменили» — стали шельмовать, травить и объявлять их прежние заслуги недействительными. Еретики, захватившие власть в Совете, лишили всех несогласных непосредственного доступа к микро-технологиям. Нет, они никого не оставляли без привычных вещей, просто признанные «неблагонадёжными» граждане не могли более изменять вещи по собственному желанию («а вдруг
