– А что там – снаружи? – вдруг спросил Виктор.
Марго закрыла глаза, прислушиваясь, не застучат ли спасительно каблуки, не скрипнут ли дверные петли. Ее дело – выслушать всех из списка, а бармен должен остаться тем, кто он есть. Не она оставила его здесь, не ей и вызволять.
– Сыро, мрачно, суетно, – ответила Марго. – И трудно побыть в одиночестве.
Кажется, Виктора такой ответ утешил.
Скрипнула дверь. Марго открыла глаза – запахло травами и молоком. Вошедшая женщина стояла перед ней и принюхивалась, брезгливо морща нос.
– Неуютно у вас здесь, – заметила гостья. – Страхом разит издалека.
Она обошла зал, внимательно изучила камеру на треноге, погладила кота, развалившегося поперек кресла. Кот отмахнулся от нее лапой, но посетительница взглянула на него пристальнее, и в тот же миг патефон ожил, хотя до этой секунды молчал. С пластинки доносились странные звуки, непохожие на музыку – скорее неясный шелест разговоров, затем хлопок и свист, с которым хлыст рассекает воздух.
– Да, – просто признала Марго, открыв блокнот на чистом развороте.
– Зачем она вам? Человек был слаб и нуждался в помощи.
– Хочу убедиться, что он ее получил.
Посетительница фыркнула.
– Я не отказываю действительно нуждающимся.
Удивительно, но кот свернулся у нее на коленях и ласково замурчал, невзирая на резкий посвист из патефона.
Олеся Панарина
Линии защит
Кто-то скребся… Пахло плесенью, сыростью, парафином. Семилетний мальчик передвинулся по бетонному полу из темноты на освещенное пятно. Свет все время убегал, приходилось догонять. Когда свет совсем исчезнет, нужно будет сосчитать до 1520 вдохов, и придет мама. Если она не придет, то это ее крики будут слышны через 1680 вдохов после исчезновения света.
У него был выбор: жить в подвале, в «комнате искупления» с мамой, или наверху, вместе с другими мальчиками, где свет никуда не убегал, пахло хлебом и звучали проповеди под нежный звук лютни, а на книжных полках стояли разные издания одной книги – «Молот ведьм». Но там, наверху, его одаривали милостью любви Проповедника. Очень часто, по ночам. Он благодарил за оказанную любовь и бежал в туалет, где его рвало. Потом мама выбрасывала его трусы, говорила, что он плохо пользуется туалетной бумагой.
«1518, 1519, 1520, 1521». – Мальчик задержал дыхание, сжавшись в углу темной каморки, зажмурил глаза.
Раздался скрип двери, и в комнату вошла мать – лысая, с красной, раздраженной кожей на голове и ногах. Она легла на матрас и беззвучно зашевелила губами.
– Мам, давай вернемся к бабушке, – в очередной раз шепотом предложил мальчик из своего угла.
– Нельзя! – крикнула мать, вскочила и наугад ударила сына. Раздался гулкий стук головы о каменную стену. – Бог милостив, это все Его попущение, Его воля. Нельзя отворачиваться от пути искупления. Все есть Его воля. Сопротивляясь, мы сопротивляемся Ему. Искупление. Искупление… Теперь и я очистилась. – Мать провела рукой по своей голове, будто прихорашиваясь, потом дотронулась до низа живота, вернулась на матрас и отвернулась к стене со словами: – Это милость, что мы можем искупить… ты потом оценишь, что я для тебя сделала.
Мальчик достал из правого кармана половинку ломтя хлеба, он всегда оставлял что-то от обеда, потому что мать не всегда приносила еду после исчезновения света. В левом кармане он нащупал спичечный коробок и погрузился в мир своих фантазий.
– Ну, будет тебе, будет, – нашептывала бабушка Тамара по ночам, разбуженная криком нежданно приобретенного ребенка, и гладила его волосы, влажные от пота. В 53 года, когда давно привыкла к одинокой жизни на краю города, она неожиданно стала единственным опекуном внучатого племянника. Парнишка чудом уцелел при пожаре местного религиозного сообщества, но осиротел. Родная его бабка с инсультом слегла, когда узнала, куда дочь с внуком сбежали. Несколько человек погибло, а идейного вдохновителя посадили в тюрьму. Члены общины против него показаний не давали, многих разместили в психиатрической лечебнице.
– На, попей, внучек, – сон крепким будет. Ты в безопасности… Бабушка рядом…
Каждую ночь отпаивала она его травами. Парнишка был худой, пугливый, от малейшего скрипа вздрагивал, но крыс в загонах с домашним скотом не боялся и от крови, стекающей с ножа, никогда не отворачивался. По углам дома Тамара находила плесневелые ломти хлеба и меняла их на свежий хлеб, не говоря ни слова. Прошел год, и по углам перестали засыхать корки хлеба, ночные кошмары стали реже, а мальчонка стал прибавлять в весе и проявлять интерес к амулетам, которые бабушка Тамара изготовляла. Из него получился отличный помощник по хозяйству, не брезгующий никакой работой. Бабушка Тамара ничего не запрещала внучку, но следила, чтобы неукоснительно соблюдались три правила: режим дня, запрет на покидание города и обязательное чаепитие на ночь. Сама она пила смесь трав от давления, а внуку готовила особый сбор, от нервов. Были у нее подозрения, что внучок догадывается, что за амулеты она делает, но рассказать правду не решалась – слухи разные долетали, чем именно в секте, которая сгорела, занимались.
Несколько лет спустя…
Конвоир открыл дверь в туалет следственного комитета, пропустил вперед задержанного, но сам заходить не стал. Молча показал пальцами три минуты ожидавшему там мужчине. Встречи в СИЗО запрещены, поэтому богатые родственники улучшают качество жизни конвоиров, организующих краткие встречи на пути между СИЗО и кабинетом следователя, своими финансовыми взносами. Молодой парень в наручниках испуганно обернулся на конвоира, но тот уже закрыл дверь.
– Пап, я не виноват… честно, – попятился парень, заметив движение визитера в свою сторону.
– Я знаю, – ответил Антон Львович и заключил сына в объятия.
Олег с облегчением выдохнул, позволив себе расслабиться на отцовском плече.
Последний раз отец обнимал Олега в 7-м классе, когда тот упал и сломал руку. Изо всех сил сдерживая слезы от боли и ужаса при виде своей неестественно выгнутой руки, Олег боялся, что отец назовет его слабаком, и старался избегать его взгляда. Отец молчал всю дорогу в больницу, и только после разговора с врачом, когда Олега уже загипсовали, он обнял его и сказал: «Нужно быть осторожнее. Оценивай свои силы».
– Ты же должен быть сейчас в Лондоне, как ты здесь оказался? – не разжимая объятий, спросил отец сына.
– Прости, пап… Я не поехал, у меня тут дела были, – замямлил Олег.
Давление рук отца чуть усилилось и тут же ослабло совсем.
– И сколько раз ты проходил регистрацию на рейс, но не улетал? – нахмурившись, спросил отец, отступив от сына, чтобы лучше его видеть.
– Ну, пап… Ты же не принимаешь отказов, мне пришлось… – Олег попятился к двери, отводя глаза от отца.
