Причем он сам вычислил эту точку на карте Москвы, отталкиваясь исключительно от тех слов, что услышал на лугу от Ровнина. Впрочем, слово «вычислил» тут не слишком подходит. Он просто ввел в «Яндекс» слова «тени, французы, склеп» и через несколько секунд, ухмыльнувшись, откинулся на спинку кресла и негромко произнес:
– Ну конечно! Блин! Басурманские склепы! Мог бы и сам догадаться!
– Допетрил? – дружелюбно осведомился у него Михеев, находившийся в кабинете и изучавший документы, находящиеся в растрепанной папке с белыми завязками, на обложке которой красовалась сделанная каллиграфическим почерком надпись: «Дъло № 181-43, об обстоятельствахъ смерти г-на Фр. Леппиха». – Кстати, первой эту версию предложил знаешь кто?
– Предложила, – поправил его Нифонтов. – Наверняка ведь тетя Паша отметилась.
– Ага, – весело подтвердил Пал Палыч. – А после того как мы начали говорить, что, мол, это слишком просто и так не бывает, она нас обматерила, сказала: «Попомните мои слова» – и ушла из кабинета Ровнина. Вот попомнили. Надо будет ей коньяку бутылку купить, что ли. Как извинения.
– Надо, – согласился с ним Николай. – Но, если бы не показания той дурочки, которая фон Швальве шкуркой служила, я бы тоже засомневался. Причем исходя из тех же самых доводов, что и вы. Слишком все просто и слишком явно. Так не бывает.
– Но есть, – весомо изрек Пал Палыч и взял из папки еще один пожелтевший от времени листок. – Там он, Колька. Там.
И на самом деле трудно было представить себе место в Москве, которое подошло бы немецкому чернокнижнику для обустройства логова больше, чем Басурманские склепы. Даже его предыдущая лежка, та, что располагалась в недостроенной ховринской больнице, окруженной многолетней дурной славой настолько, что туда даже самые безбашенные адреналиновые маньяки по ночам не рисковали соваться, уступала по всем показателям этому некрополю в Лефортове. Нет-нет, дело совсем не в том, что тут творилось непрестанное буйство духов или какие-то непотребства кровавого толка то и дело совершались. Просто они оба – кладбище и чернокнижник – словно были созданы друг для друга.
История Басурманских склепов брала свои корни в веке восемнадцатом славными дворцовыми переворотами, победами русского оружия в разных частях Европы, возвышением масонства и, как это ни печально вспоминать, последним визитом Чумного Доктора в Москву, которая к тому времени уже перестала быть столицей.
Страшная хворь, как это и случается, нагрянула в город внезапно и вдруг. Мрачная фигура в черном глухом плаще и капюшоне того же цвета бродила по улицам и площадям, ликующе смеялась, глядя на заколоченные дома с цифрами, написанными на них мелом, и предвкушала финальную макабрическую пляску в честь Смерти в полностью вымершем городе.
Не щадил Чумной Доктор и обитателей Лефортова. Там с допетровских времен, тех, когда место это еще носило название Новая немецкая слобода, или в простонародье Кукуй, проживало немалое количество иноземцев. Впрочем, некоторые из них так обрусели, что их и «немцами» давно никто не называл, но при этом мало кто из них сменил свою веру, перейдя в лоно русской церкви. Потому и хоронить их, забранных чумой, вместе с православными никак нельзя было. Наши предки в подобных вопросах были крайне принципиальны, даже несмотря на пиковость сложившейся ситуации.
Старое немецкое кладбище с наплывом новых постояльцев справиться никак не могло, больно их много образовалось, потому и выделили власти под погребение ушедших в мир иной католиков и лютеран кусок земли, расположенный на Введенских горах, вроде как и за чертою города, но при этом неподалеку от Немецкой слободы. Чтобы, значит, далеко телеги с телами не возить. Мортусы – они тоже люди, часами рядом с покойниками колдыбать по дорогам им неинтересно. Само собой, это кладбище среди выживших после забав Чумного Доктора москвичей получило название Иноверское, что очень точно отражало его суть. Впрочем, существовало в народе и другое название, звучащее более радикально, – Басурманские склепы. Последнее слово в данном наименовании появилось из-за мавзолеев и усыпальниц, которые англичане, французы, голландцы и прочие европейцы, обитавшие в городе, начали возводить над родными могилами сразу же после того, как чума сошла на нет. Такие у них традиции. У нас – крест, частенько один на всех, у них – усыпальница, с личным местом для каждого опочившего.
Впрочем, иностранцев, обитавших в Москве, названия не трогали ни разу. Какая разница, как называть кладбище? Главное, оно есть, а остальное частности.
Шли годы, складываясь в века, территория некрополя расширялась все больше и больше. В эту землю один за другим ложились аптекари, рестораторы, шпионы, живописцы, архитекторы, куаферы и бог весть кто еще. Иностранных специалистов в нашей стране всегда хватало, а умирают они точно так же, как и коренное население, каждый в свой срок. Во время краткого пребывания Наполеона в столице туда и часть его армии переместилась, в основном из числа тех, кто имел глупость попробовать пограбить городское население в одиночку или вдвоем. Мародеров у нас сильно не любят.
Ну а в двадцатом веке, когда революция смела все условности, там и наших соотечественников хоронить начали. Плюс название поменяли, для порядка. А в веке нынешнем, двадцать первом, вообще это место многими воспринимается как музей под открытым небом, потому что там есть на что поглядеть. Иные склепы и часовни вообще признаны памятниками старины и перешли под охрану государства.
Впрочем, это дела общественные и общеизвестные. Что до отдела, он, как и всегда в таких случаях, рассматривал данный объект немного под другим углом зрения. И повод для этого имелся более чем веский.
Штука в том, что это кладбище было ничье. Если точнее, оно не имело Хозяина. Всякий российский погост, старый ли, новый, большой, малый, всегда имел своего повелителя, того, кто на нем за порядком следит, творит суд и, если нужно, расправу. Как правило, таковым становился первый официально захороненный на нем мужчина. Ну а женщин среди Хозяев сроду не водилось, скорее всего, потому, что о феминизме в те времена, когда закладывались основы потустороннего учета и контроля, никто слыхом не слыхивал.
Так вот, на Иноземном кладбище Хозяина не было. Вообще! То ли потому что невозможно было определить, кого именно первого там захоронили, так как во время чумы никто сортировкой тел не занимался и их попросту свалили в одну общую яму, то ли по каким-то конфессиональным моментам, то ли еще почему – поди знай. Главное – факт. Иноземное кладбище с момента своего основания и по сей день оставалось бесконтрольным.
В прошлом это создало ряд сложностей у сотрудников отдела, поскольку им по роду службы то и дело приходилось прибегать к помощи Хозяев кладбищ. Те представителей власти не любили, на контакт шли неохотно, но все же худо-бедно, иногда через раз, но договориться с ними получалось.
А тут-то и обратиться не к кому. Хорошо хоть, публика на этом погосте лежала спокойная и неконфликтная, к посмертному шатанию не склонная.
Само собой, для фон Швальве это место – просто подарок судьбы. Народ особо не шастает, вокруг соплеменники лежат, есть куча мавзолеев, в которых так удобно прятаться, а самое главное, нет того, кто может создать кучу проблем. Хозяина нет.
