рукопашной. Наконец, накричавшись вдоволь, они сошлись и стали обсуждать положение. Машину остановили.
Звёзды и луна светили безмятежно, и также волны плескали, как будто не случилось ничего особенного, но я понимал, что теперь для меня не было никакой физической возможности догнать наш пароход. В первую минуту это меня беспокоило более всего, потому что непосредственной опасности на рифе не предвиделось. Керосинщик оказался настолько крепок, что выдержал толчок, не дал течи, и с этой стороны всё обстояло благополучно. Мы могли стоять здесь в безопасности. Вопрос заключался лишь в том, как выбраться отсюда.
Прислушавшись к разговору капитана с помощником, я увидал, что они не могут определить место, где мы находимся. Надо было ждать завтрашнего полдня для наблюдения.
Капитан настаивал на том, что нас снесло течением с правильного пути в сторону. Помощник же доказывал ему, что он неверно проложил курс и что, по его расчёту, мы были у самого берега Африки.
Земли, однако, не было видно, и это служило главным основанием возражений капитана.
Он говорил, что берег в этих местах на карте гористый, и будь мы у берега, мы непременно видели бы горы.
Мне это казалось совершенно справедливым, но на рассвете пришлось убедиться, что не всё справедливо, что кажется таким.
До рассвета мы не спали. И как только появились первые лучи солнца, стали вырисовываться очертании высоких гор с западной от нас стороны. Ночью их застилала особая, свойственная Красному морю мгла, тем более предательская, что при ней горизонт кажется совершенно открытым. К утру мгла эта рассеялась, и сначала верхи гор, потом самый берег ясно выступили из неё и оказались совсем близко.
VII
В полдень было определено наше место с точностью. Мы стояли на рифе, всего в четырёх милях от берега и настолько удалились в сторону от обычного пути пароходов, что они не могли увидать нас. Всякие сигналы, стало быть, оказывались напрасными.
На мачту всё-таки подняли шар для очистки совести, что по международной сигнализации означает «прошу помощи».
При дневном осмотре выяснилось, что пароход своими средствами сняться с рифа не в состоянии. Всякие попытки в этом отношении были бы ненужной и совершенно лишней тратой сил. Но стоять в бездействии и ждать тоже было нельзя, потому что не предвиделось, чтобы сюда могло заглянуть какое-либо судно.
Капитан решил отправить своего помощника на парусной маленькой лодке в открытое море в надежде, что он встретит какой-нибудь пароход и даст знать о нашем несчастии.
Помощник взял с собою четырёх человек из экипажа, захватил пресной воды в бочонок, провизии на семь дней и отправился.
Мы долго смотрели вслед уходящей лодочке до тех пор, пока не скрылся на горизонте её парус.
Сели обедать, потом легли спать. Проснулись вечером. Солнце стояло низко. Все были не в духе. Разговор не клеился. Жара стояла сильная. Запах керосина, которым был пропитан пароход и к которому я было принюхался, снова начал беспокоить меня. Было скучно и несносно. Обречённые на бездействие люди слонялись по палубе, как сонные мухи.
Вдруг из-за выдавшегося от берега мыса с севера показались косые паруса, похожие на те, что египтяне изображали на своих барельефах.
Они медленно и плавно приближались к нам. Можно было различить, что под парусами двигалось пять барж. Одна из них на виду у нас повернула назад и ушла на север, обратно в море. Остальные четыре разделились на две пары и направились к концам рифа, имевшего вид огромного полукольца. Мы приткнулись к нему в самой середине. У концов рифа баржи остановились.
Не было сомнения, что это туземные африканские суда и что едва ли они пришли с мирными целями.
Мы собрали у себя нечто вроде военного совета.
Численность экипажа, уменьшенная на пять человек, отправившихся в море на шлюпке, была очень невелика. Нас вместе с поваром и тремя кочегарами осталось всего восемь душ. Тут только, сосчитавшись, заметили мы, что нас шло на пароходе тринадцать — несчастное число, и все недружелюбно посмотрели на меня, потому что я был тринадцатым.
Общее нервное, раздражительное состояние, по-видимому, не знало уж, к чему придраться.
— Знал бы я, что нас будет тринадцать, ни за что не взял бы вас, — сердито проворчал мне капитан.
Я ему напомнил, что он сам меня уговаривал и что мне было бы гораздо лучше, если б я не поддался его уговорам.
Стемнело. На баржах зажглись огни и стали сигналить, как бы переговариваясь между собою. На берегу тоже показался огонёк. Он то вспыхивал, то угасал, и на баржах в ответ ему махали фонарями.
На нашем военном совете выяснилась только полная наша слабость и совершенная невозможность противостоять какому-нибудь нападению.
В качестве огнестрельного оружия на пароходе было два револьвера: у меня и у капитана. Маленькая сигнальная пушка не могла идти в расчёт, потому что зарядов к ней не оказалось. Из холодного оружия были только ножи — перочинные и кухонные.
С таким арсеналом трудно было организовать защиту, да ещё всего только из восьми человек. Неприятель же, по-видимому, был довольно многочисленный.
Решено, однако, было не сдаваться сразу и сделать всё возможное, чтобы защищаться. Мы вооружились ломами и тяжёлыми тентовыми стойками.
Затем, и это казалось нам самым существенным, были проведены брандспойты из машинного котла, с тем чтобы обдавать кипятком нападающих.
Это было всё, что мы могли сделать.
Более всего мы надеялись, конечно, на помощь, которая должна была подоспеть к нам, если наша шлюпка встретит пароход в море. Но вопрос заключался в том, встретит ли она его и явится ли он к нам вовремя…
Мы делали всевозможные предположения, высчитывали вероятность, и, как всегда в таких случаях, одним казалось, что всё окончится к лучшему, другие, наоборот, ничего хорошего не ждали.
VIII
Мы не спали всю ночь. На восходе солнца все четыре баржи, за которыми мы зорко наблюдали, пришли в движение. Они поставили паруса и стали подходить, по две с каждой стороны, к пароходу.
Было уже настолько светло, что можно было различить двигавшихся на них людей. Это был черномазый сброд. Большинство были голые, иные были в белых бурнусах. Толпа состояла из негров, абиссинцев и арабов. Женщин и детей не было видно. На парусах сидели мальчики-подростки.
Мы начали считать неприятеля. Их было по крайней мере до ста человек.
Подойдя довольно близко к пароходу, баржи спустили долблёные челноки. Челноки эти лежали грудою у них на палубах.
В каждом челноке помещалось по двое
