Калитку распахнула Чаруша, посторонилась. Ротгкхон увидел жену с поднятыми руками, белыми от муки.
— Извини, — пожав плечами, виновато улыбнулась она. — Так получилось.
— Не за что… — Он взял ее лицо в ладони и старательно поцеловал каждый его краешек, каждую морщинку, каждую бровь, каждую ресничку. Зимава жалобно попискивала, но воспротивиться его своевольству не могла, боясь испачкать мукой.
— Я к качелям сбегаю, Зимава, — крикнула Чаруша, устав ждать, пока они освободятся.
— Пусти… — прошептала девушка. — Тесто надобно раскатывать.
Леший послушался. Зимава торопливо побежала к дому, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу. Больше всего она боялась сейчас опять почувствовать себя счастливой, растаять в руках любимого и оказаться рабой цветка и собственноручно сотворенного проклятия. Но, кажется, обошлось. Наверное, спасло беспокойство за тесто.
Ворвавшись на кухню, девушка вцепилась в скалку, надавила им на тесто, принялась разгонять его от края до края припудренной мукой, овальной доски. Положила в будущий расстегай начинку, завернула, защепила края, перевела дух, открыла заслонку топки, задвинула туда поднос с уже расстоявшимися пирожками. Вернулась к столу, взялась за следующий кусок теста. И тут, как назло, к ней сзади подступил Лесослав, положил руки на бедра и стал медленно, очень нежно целовать шею и плечи, открытые легким сарафаном.
Она стиснула зубы, не позволяя себе испытать от этого хоть каплю удовольствия, всячески изгоняя малейшие признаки приязни, удовольствия, наслаждения…
Недолгая борьба имела обратные последствия — ее сопротивление сломалось разом, и горячая волна страсти хлынула сразу во все уголки тела, души и разума, сметя сразу все… Зимава развернулась, схватила мужа, начисто забыв про грязные руки, и тоже стала целовать, ластиться, говорить что-то радостное и доброе, совершенно не понимая, что. И она летела на его руках, и срывала одежды, и тонула в постели и любви, сливалась с лешим в единство плоти, сгорая, словно тонкий фитиль восковой свечи в жарком ярком пламени, отдавая себя и вбирая сладкое бешенство вулкана…
Потом они лежали, не в силах пошевелиться от слабости, а у нее на плече обжигающе вздрагивала сбившаяся на сторону ладанка. Зимава села, сжала ладанку в кулаке, лихорадочно ища выход из надвигающегося ужаса. Это длилось всего миг, а потом, не дожидаясь, когда душа матери из-за нее опять окажется в огне, девушка достала цветок и вставила в волосы.
В этот раз печь была холодной. Рядом лежала охапка хвороста, но топить ведьмину хибару Зимаве не хотелось. Она стянула с топчана колючую двойную циновку, вышла на улицу и села на пороге, бросив камышовую плетенку под ноги. И приготовилась ждать еще одну вечность.
* * *
— Зимава! Зимава, проснись!
— Что? — Девушка поднялась, рассеянно посмотрела по сторонам. Увидела упавший на пол цветок, торопливо подняла и спрятала в ладанку.
— Там Избор примчался. Сказывает, знахарка вернулась. Та самая, известная. Никто о том пока не ведает, самое время с Пленой к ней сходить, пусть осмотрит.
— Да, конечно… — Девушка быстро оделась, сбегала, одела Пленку, спустилась вниз, собрала корзинку с пирожками, мимоходом сунула один юному волхву. Тот, забыв поблагодарить, тут же вцепился зубами в угощение.
К святилищу они прошли через слободу, еще не успевшую толком проснуться — со дворов доносился шум, лай, голоса, блеянье, но на улицу никто пока не выходил. К знахарке тоже пробрались не через главные ворота, а обходной тропой.
— Баб Додола! — остановился волхв возле одной из землянок. — Баба Додола, это я, Избор.
— Чего-то ты припозднился, внучок. — Полог откинулся, наружу вышла крупнотелая и седая простоволосая старуха, одетая совсем странно: нижняя рубаха, под ней — связанная в крупную клетку шерстяная накидка, а сверху — еще одна рубаха, не застегнутая до конца, из-за чего и было видно исподнее белье. Впрочем, возраст и слава целительницы позволяли ей не особо заботиться тем, как она выглядит.
— Доброго вам дня, бабуся, — поклонились знахарке Зимава и Лесослав. — Вот, девицу недужную привели. На тебя вся надежда.
— А по виду кровь с молоком, — удивилась знахарка. — Иди ко мне, милая! Иди к бабушке, скажи, как зовут тебя, милая?
— Пленой ее родители назвали, — поторопилась ответить Зимава. — Сестра она мне.
— Ну, вот что ты будешь делать?! — всплеснула руками баба Додола. — Нечто вас я о том спрашиваю? Она должна ответить, сама. В общем, здесь ждите, сама разберусь. Ибо токмо советы под руку будете давать. А ты, внучок, заходи. Тебе сие учение в пользу.
Знахарка за руку увела послушную и тихую Плену. Ротгкхон нашел руку жены, крепко сжал ее ладонь.
— Скажи, леший… Твой мир, в который ты хочешь вернуться, он далеко? — спросила Зимава. — Туда легко добраться? Видно ли, слышно ли его из нашего леса?
— Ты даже представить себе не можешь, любимая, насколько он далеко. Он так далеко, что это нечто непостижимое, причем умноженное на сто. Не увидеть его отсель, не услышать, не добраться. Законов его вам не понять, нравов не перенести. Для вас это мир ужаса.
— Так далеко? — вспыхнула от радости Зимава. — Леший, возьми меня с собой! Возьми, умоляю. Забери меня в свой мир, на коленях тебя прошу… — Девушка и вправду упала на колени перед мужем, крепко обняла за ноги. — Забери!
— Да ты что?! — испугался Ротгкхон, силой заставил ее встать: — Ты с ума сошла! — И тут же, спохватившись, куда мягче добавил: — Зимава, ты — половинка моей души, моего сердца, моей жизни. Это нехорошо, когда собственная душа стоит перед человеком на коленях. Никогда так не делай.
— Ты меня заберешь?
— Зимава, милая… Понимаешь, ты самая лучшая, самая прекрасная, я тебя очень люблю. Я даже не представлял, что подобное возможно, что есть сила, есть чувство, способное сломать все преграды, запреты, правила…
— Но? — побледнела девушка.
— Что «но»? — не понял вербовщик. — Ты самая лучшая, я тебя очень люблю. Я не способен с тобой расстаться, и если ты согласишься полететь со мной, сделаю все возможное, чтобы ты смогла перенести этот ужас и осталась счаст…
— Леший!!! — Она с места прыгнула на мужа и обняла с такой силой, что у бывалого воина затрещали кости. — Как же я тебя люблю.
Она была в таком восторге, что… Что ведьмин амулет на груди полыхнул огнем. Зимава вся сжалась, но, покорная проклятию, открыла ладанку, вставила бутон в волосы… и в бессильной тоске завыла на низкий жердяной потолок.
По глазам ударило светом, она покачнулась, едва не упав — но муж успел подхватить девушку под локоть, усадить на траву:
— Что это, Зимава? — показал ей цветок папоротника Лесослав.
— Амулет, — тяжело ответила она, забрала цветок и сунула обратно в ладанку. — Если ты меня заберешь, он мне больше уже не понадобится. Никогда-никогда.
