Они даже домой ехали в разных машинах. За теми, кто с турбазы, и сельскими волонтерами родные администраторы прислали отдельный автобус. Спасатели же и полицейские уехали на служебных.
Оля добралась раньше. Влетела в коттедж, взметнулась наверх, на свой этаж, в свою комнату, и, несколько мгновений глядя на возвышающуюся за окном каланчу, заставляла себя ровно дышать, когда сердце выпрыгивало. Стрелки часов близились к четырем пополудни. Один день с ним против ночи без него? Еще одной? Очередной? Навсегда?
Надёжкина хохотнула и дернулась к шкафу, выгребая из него вещи и торопливо сбрасывая их на кровать. К черту все. Либо с ним, либо… правда, к черту.
Спустя еще немного времени Оля вместе с чемоданом и рюкзаком, и почему-то напялив под нарядную блузку единственную юбку, которую взяла с собой, топала от турбазы по направлению к выходу. Там неизменно стояли несколько таксишек, и потому найти кого-то, с кем можно доехать, — проблемы не было.
А вот в юбке перелезать через забор, пусть и совсем низкий, было весело. Дэн все еще не пришел, открыть ворота некому — во всяком случае, так она расценила то, что на ее звонки никто не выходил. «Домушница», — нервно хихикала Оля, разбираясь, как отворить калитку, чтобы затащить увесистый чемодан, и думая о том, что нормальные домушники тянут из дома, а не наоборот. Впрочем, завидной невестой ее не назовешь. Всего приданого — печь для обжига, и та зависла в съемной квартире в Киеве.
За всей этой фантасмагорией из будки удивленно наблюдал худющий беспородный пес, периодически потявкивая, но с места не срываясь и на лай пока не переходя. Он был похож на собакена из известного мультфильма про волка. И, кажется, такой же флегматичный.
Во всяком случае, совсем не походило, будто бы он хочет броситься на нее, как то положено уважающему себя сторожу.
— Привет! — сказала ему Надёжкина, все-таки самую малость опасаясь. — Я тут посижу, ладно?
Зверь равнодушно рыкнул. Но не агрессивно — и на том спасибо. А Оля, позаглядывав в окошки и удостоверившись, что в доме и правда совсем никого нет, устроилась на скамье у входа.
— Тебя как зовут? — спросила она пса, но тот пока предпочитал слушать, а не отвечать. — Я — Оля. Дружить будем? Если тебе нравится Денис, то у нас уже есть общая симпатия, да? И общая тема… ну, чтоб ты не кусался, а я не боялась. Ты кусаешься вообще? А если покормить? У меня где-то бутерброд был, хочешь?
Оля открыла рюкзак и порылась в нем. Бутерброд и правда был. Еще с утра забросила с собой на дорогу, когда в поход собиралась, до того, как обнаружили пропажу детей. Должен был стать завтраком. Теперь это был полдник для безымянного четырехлапого Денисового соседа. Оля осторожно подошла к нему и, остерегаясь близко приближаться, присела на корточки, развернула еду, умотанную в бумагу, и подтолкнула к заинтересованной собачьей морде. Клыки лязгнули, пес жадно и смачно заработал челюстями, а Оля удовлетворенно улыбнулась.
Улыбалась бы и дальше, если бы неожиданно не скрипнула калитка, а за ее спиной не раздался удивленный женский голос:
— Гей! А ти хто така?![1]
Надёжкина вздрогнула и резко обернулась. На пороге стояла охреневшая Марычка. Теперь уже лицом к лицу. Явилась будто к себе домой. Чепуха, говорите, Денис Викторович?
— Ти чого сюди влізла, га?! — продолжала верещать местная диспетчерша, подбегая к Оле. — Що ти тут робиш? Щось взяла?[2]
Еще несколько секунд Оля так и сидела возле собаки, пока наконец не заставила себя подняться. Черт его знает, откуда смелости набралась. Но если уж явилась сюда с чемоданом, то какие у нее варианты. Потому, вместо того, чтобы стушеваться в ответ на гневные глаза и повышенный тон пани Марычки, она шагнула к ней и протянула ей руку:
— Здрасьте! — провозгласила Оля Надёжкина жизнерадостным голосом. — А я к Денису приехала. Вы ему дом сдаете, да?
— Как к Денису? — опешила Марычка. — Он же сам тут…
— Ну пока сам и был. А теперь я приехала, — гнула свое Оля.
— А ты ему хто?
— Я? — Олька сглотнула. Улыбнулась еще шире и, презрев покалывающее под ложечкой чувство вины, выпалила: — Я ему — жена.
Да так и замерла, ошалело уставившись на Марычку, которая, кажется, тоже не шевелилась.
Не менее ошалело в этот самый момент лейтенант Басаргин наблюдал за сейсмической активностью в собственном обессилевшем от недосыпа и количества информации мозгу. Причем, кажется, процесс этот происходил несколько отдельно от остального его организма. Точка кипения достигнута. Бурлило. Грозило извержением.
Нет, надо сказать, что злился он совсем недолго. У него не выходило долго злиться на Ольку. Никогда не выходило, а уж едва стал хоть немного лучше ее понимать, посвященный в причины ее поведения, так и вовсе… как-то разом успокоился. Скучал до желания взвыть, как волк на луну, мучился тупой болью, потому что Оля не рядом. Изматывал себя физически, чтобы хоть иногда не вспоминать.
И чем дальше, тем сильнее сознавал, что все правильно, все сложилось совершенно верно, и его поступки — все до единого — имели вполне удовлетворительный результат. Могло быть хуже, если бы он и дальше изводил и ее, и себя.
Вот только… какого ж черта она оказалась здесь, тогда как должна была находиться… там?!
Олины поступки, совершенно детские, нелепые, взбеленили его настолько, что он всерьез был готов прямо со станции Вороненко отправлять ее домой. К мамке, к папке, взрослеть, набираться ума! И не мозолить ему глаза несбывшимися мечтами. Какого черта появляться эдак исподтишка, чтобы вытряхнуть разом все его надежды? Мечтателем Дэн себя никогда не считал — и вот пожалуйста. Одна кукольница научила.
Вот только что произошло между ними в тоннеле? О чем она думала?
Обнаглела настолько, что позволила себе обнять его со спины — так же исподтишка, как заявилась в Ворохту и проторчала в ней бог знает сколько времени, не давая о себе знать. И Дэн почти потерял голову, а ему в его нынешнем положении этого нельзя. Наверное, потому и наговорил ей. Разного. Добившись сдавленного «прости».
Что тут, черт подери, прощать? Трусость?
Тогда, сейчас. Она всегда боялась. Оля всегда боялась — и вместе с тем, примчалась к нему на край земли. Чтобы поверить очередным слухам. Снова здорова. Ладно. Хорошо. Проехали.
На обратном пути в часть он все-таки вынул телефон из кармана и принялся листать вызовы. Пропущенные. Принятые. Все скопом. Мать. Ксюха. Рабочие контакты. Парамонов. Колтовой. Жорик. Мария Каськив.
Ёжкина-Матрёшкина.
Оля.
Принятый. Почти две недели как. Тридцать секунд разговора.
Басаргин выругался под нос, посылая всех на свете Маш к дьяволу, поймал на себе удивленный взгляд молоденького сержанта, с которым они в одном отряде шли во время поисков, и тут же сунул трубу в карман, а сам уткнулся в окно. Надо было думать. И думать очень хорошо.
