Сирлея привычно подчинилась Нестору, шла за ним, но говорила не останавливаясь:
– Какая подлость! Унижение за унижением! Чем я это заслужила? Я всегда тебя выгораживала, оправдывала, защищала! Что я защищала? Твою ложь? Измену? Предательство? Но раз ты предпочел жить двойной жизнью, то я одна страдать не намерена! Вы тоже должны получить свою долю!
– Сирлея! Только не скандал! – твердил Нестор. – Пойми! Я люблю тебя! Семья всегда была для меня на первом месте. Ты, Катарина, моя теща!
Молодой человек заглянул в тот укромный уголок, куда завел Сирлею Нестор и где они яростно препирались вполголоса, и закричал:
– Ах, вот ты где, Нестор! Иди скорей! Там пьют за здоровье твоего тестя!
Услышав про тестя, Сирлея снова задохнулась от гнева.
– Может, ты и новую тещу любишь? – издевательски спросила она.
– Люблю, – простодушно ответил он. – Но твою мать я люблю больше, она душевнее.
Сирлея онемела от такого неприкрытого бесстыдства. Она стояла, открыв рот, и смотрела на того, с кем прожила столько лет, кого считала мужем, с кем вырастила дочь и кого, как оказалось, совершенно не знала…
– Вся моя беда в том, что я такой любвеобильный! – Нестор сокрушенно покачал головой. – И вас я всех люблю! И эти мне родные. Все мне нужны – две жены, дети, тещи, тесть! У тестя сердце слабое. Вот сейчас ты накричишь, наскандалишь, а его удар хватит.
– А меня удар не хватил, когда я всю правду узнала? Ну и что же ты этим-то врешь? Твоя любовница хотя бы знает, что у тебя есть жена, дочь восемнадцати лет?
– Знает… Но она никогда и не претендовала на твое место. Я ей твердо сказал: Силвия! Сирлея для меня – святое! А тесть с тещей не знают, конечно…
– Обвенчать дочь в церкви надеются! – с горечью усмехнулась Сирлея.
Нет, она своего мужа все-таки знала. Любвеобильным он был всегда, и всегда ему нужно было всего больше, чем у всех. Своей искренностью он ее обезоружил. Нестора опять звали, теперь уже фотографироваться. По всему было видно, что тут его любят, да и он выглядел куда живее и моложе, чем дома.
– Сирлея! Поверь, я никогда не брошу вас с Катариной! Об этом и речи нет! Но мужик я или не мужик? – Тут Нестор приосанился. – У каждого мужика своя манера ходить налево! Ну что мне делать, если я и тебя люблю, и ее!
– И толстушка нужна, и худышка, – все с той же печальной иронией вздохнула Сирлея.
– Нестор! Иди же! – раздался голос. – Мы сейчас будем все поздравлять твою жену!
Нестор не тронулся с места, он умоляюще смотрел на Сирлею, а у той угас весь ее боевой пыл.
– Иди, – сказала она. – Тебя зовут.
Нестор чмокнул ее, не веря своему счастью, и действительно побежал.
Сирлея поняла, что делать ей здесь больше нечего, и направилась к выходу. Навстречу ей бежал хорошенький мальчуган лет пяти. Он бежал поздравить маму, но не мог не остановиться и не похвастаться:
– Видали, какую мне папа майку подарил? «Фламенго»! – Он с гордостью ткнул себя в грудь. – Сам Ромарио мне ее подписал. Мы с папой к нему ходили! Здорово, да?
– Здорово, – согласилась Сирлея.
– А вы с маминой работы? Я вас не знаю, – продолжал бойкий парнишка.
– Я с папиной, – ответила Сирлея, продолжая его разглядывать.
– Ну тогда вам повезло! Папа у меня что надо! Вот только в командировки часто ездит, а я тогда без него скучаю…
В широко открытых, устремленных на Сирлею глазах мелькнуло что-то от обиды, но тут же они вновь стали озорными и лукавыми.
Мужские и женские голоса уже скандировали: «Поздравляем Силвию! Поздравляем Силвию!»
– Идемте! Идемте! – позвал малыш и припустился бежать, чтобы успеть к общему поздравлению.
Погрузнев, постарев, Сирлея доплелась до машины и поехала домой. Теперь ей стало совсем худо. Она была старой женой, гирей на шее Нестора. А тут вокруг него были все ровесники, молодые, энергичные. И жена молодая, полная сил. А ей вот надо операцию делать, вены на ногах никудышные, да не знает, как перенесет наркоз. Боится. И растолстела с годами. А на диету никак не сядет – все вкусненьким по-стариковски утешается…
Пока добралась до дома, почувствовала себя столетней старухой, а когда стала рассказывать обо всем растревоженной Леоноре, то заплакала:
– Я, мама, лишняя! Я! У них там семья, такой мальчик хорошенький. Вылитый Нестор! Нестор небось без него тут скучает. Все мужчины мечтают о сыне, выходит, его новая и тут меня обошла – родила ему сыночка. Я хотела испортить им праздник, сказать в глаза всю правду. И не смогла! Как увидела мальчишечку, духа не хватило. Не заслуживает ребенок такого позора. Это же на всю жизнь травма! Не могу я детей обижать! А как жить дальше, не знаю!
– Да, дети, дети! – вздохнув и отерев глаза, жалостно проговорила Леонора. Слушая дочь, она то и дело вытирала слезы. – Все из-за них, все ради них! Я пока тебя тут дожидалась, места себе не находила, ну и пошла к Элене. А там такое творится…
– Что там творится? – подняла голову Сирлея. Она была даже рада отвлечься чужими бедами от своих.
Мать ей и рассказала, что Эдуарда взяла и вернулась к матери. А из-за чего? Из-за ребенка. Марселу пришел домой пьяный. Она ведь его выгнала, а он снова пришел. У него же ключ. Замок ей не пришло в голову поменять, она на его порядочность надеялась. Порядочность, как же! Пришел пьяный и стал ее из дома гнать. «Это, – кричит, – моя квартира! На мои деньги купленная! Я здесь без тебя со своим сыном останусь! Нет тебе здесь места!» На Эдуарду чуть ли не с кулаками лезет. Вот до чего озверел, из-за ребенка-то. Ну Эдуарда, не будь дурой, шаг за шагом, шаг за шагом, и в спальню. Он за ней. Она оттуда шмыг – и его на ключ заперла. Подхватила ребенка и к матери!
– Да-а, история, – посочувствовала Сирлея. – Только у нас все равно хуже. Если молодые ссорятся, значит, помириться хотят, а вот что мне-то делать, ума не приложу.
– Это ты правду сказала, доченька, положения хуже, чем у нас с тобой, ни у кого нет, – признала Ленор.
И обе женщины, прижавшись друг к другу, тяжело задумались.
Не легче думалось и Эдуарде. Все, что казалось ей таким непреложным, таким естественным – семья, дом, – рассыпалось в один миг. Оказалось, что у нее нет даже крыши над головой, нет денег, чтобы снять квартиру, нет профессии, чтобы их заработать. Оказалось, что Марселу, если захочет, может отравить жизнь и ей, и сыну, может преследовать ее, может отнять ребенка… И у матери долго не проживешь. Неудобно. То Марсия жила, теперь она. Как бы Атилиу не взбунтовался.
Но Атилиу против детей не бунтовал. Он с улыбкой смотрел на крошку Ритинью, когда она жила у них. А теперь пусть Марселинью их повеселит и порадует.
– Я детишек люблю, ты сама знаешь, – невольно погрустнев, сказал он Эдуарде. – Живи спокойно, мы с мамой только рады.
