Глава 50
Остальное было немного расплывчатым, и вам придется простить меня, если я что-то неправильно понял. Тут приходит на ум слово «истерика»: люди кричали, некоторые смеялись, а другие плакали. Это звучало так, словно кто-то колотил по кастрюлям, или… в общем, шум был очень громким. Даже в моем контуженном ухе.
Мне хотелось сказать им, чтобы они успокоились и перестали голосить, но мои голосовые связки плохо работали. Как и глаза. Я старался вовсю, но не мог заставить их раскрыться. Потом та маленькая девочка поцеловала мое окровавленное лицо, и глаза распахнулись сами собой.
– Тайлер! Тайлер! – вопил врач. – Ты с нами? Моргни, если ты слышишь меня!
Я сдвинул кислородную маску и прошептал:
– Я сделаю что угодно, если прекратят орать мне в лицо.
Помню раскаты смеха и обнимающихся людей. Пролитые и утертые слезы. Но самым странным было ощущение внутри меня. Мое сердце билось, обе его половины. Возможно, это покажется вам невеликим делом, но если вы так долго жили с половиной сердца, то когда кран открывается в полную силу… в общем, сами когда-нибудь попробуйте.
Прошло время. Не знаю, сколько. Час или день. Может быть, два дня, не могу сказать. Когда я снова открыл глаза, то находился в просторной комнате. Повсюду стояли цветы и перешептывались люди. Надо мной стоял мужчина в белом халате и улыбался. Он протянул руку и положил мне на ладонь два маленьких предмета в форме фасолинок.
– Мы извлекли это из твоей ноги, – сказал он. – Одна новая, одна старая. Я подумал, тебе захочется сохранить их на память.
Я сжал руку в кулак, закрыл глаза и попробовал вспомнить. Как я попал сюда. Последнее, что я помнил, – это пребывание в каком-то месте с белыми огнями, звуками и зрелищами, которые я никогда раньше не видел и не слышал, и… я не могу описать это словами. Просто не знаю, как это сделать. Я только знаю, что был там и кто-то шептал мне в ухо, а теперь я здесь и гадаю, каким образом я вернулся обратно.
Кто-то поднял изголовье моей постели с помощью электропривода. То есть усадил меня. Я посмотрел в угол и увидел ту маленькую девочку с блокнотом в руках. Это она шептала мне в ухо. Хоуп, вот как ее зовут. Хоуп. Думаю, это хорошее имя для девочки. Тот, кто дал ей такое имя, точно знал, что он делает[56].
Она подошла ко мне. Я повернул голову налево. По правде говоря, я очень устал. Любое движение изнуряло меня. Я раскрыл руку, и она вложила свою ладошку в мою ладонь. Она была маленькой, теплой и нежной.
Думаю, некоторые люди вбирают в себя боль, которую они знали всю свою жизнь, и складывают ее внутри, где она воспаляется и истекает гноем. Этакая гангрена души. Болячка, в которую они превращаются. Вы даже можете чувствовать запах. Но есть и другие люди, которые не сделали ничего или почти ничего плохого. Когда-то их называли невинными. И над ними учиняли великое злодейство – возможно, большее, чем мы можем представить. Но по какой-то причине они не стали копить в себе боль, которую им причинили. Они не держались за эту боль, а отпускали ее, чтобы она не извратила их сущность. Она поднимается над ними, как туман, а потом испаряется, потому что ей некуда больше деться. А из того места где-то внутри их приходит нечто иное, что они предлагают взамен. Я не знаю, что та девочка шептала мне в ухо. Даже не уверен, что я слышал ее. Но я могу сказать, что когда она это сделала, то во вселенной появилась трещина, и зло, которое так усердно пыталось вытолкнуть меня наружу, уступило чему-то еще, что вытянуло меня обратно. Это было как перетягивание каната, и зло проиграло.
Хорошее ощущение.
– Подойди сюда, – прошептал я. Она наклонилась. – Ближе. – Она приставила ухо к моим губам. – Спасибо тебе.
Она удивленно взглянула на меня.
– За что?
Я улыбнулся.
– За то, что пришла… – Я сглотнул. Она поднесла лед к моим губам, и я облизал кубики. – За то, что спасла меня.
Я поднял здоровую руку – по крайней мере, ту руку, которую недавно не прострелили, – прижал к губам ее щеку и поцеловал. Она кивнула, сжала мою ладонь и попятилась.
