* * *
Мы с Петой много времени проводили в комнате Лайлы, дежуря подле нее, словно нянчились с больным ребенком.
Мы по очереди ложились рядом с ней на кровать. Лайла почти все время находилась в забытьи. Даже когда у нее поднялась температура, и она, потея, начала беспокойно метаться во сне, пробуждаться она не собиралась. Мы говорили ей на ухо всякие задушевные нежности, повторить которые здесь я не решаюсь. Пета говорила как мать, которая родила и в течение сорока лет любила и обожала единственное дитя, а я – как любовник, которому ничего так не хотелось, как прожить вместе с ней те же самые сорок лет. Так постепенно плелась паутина взаимного понимания и доверия. Наш треугольник общения стал настолько крепким, что мы могли говорить друг другу все, что угодно, не боясь никого обидеть.
Только такие ужасные ситуации способны пробудить в человеке все самое лучшее. Мы с Петой, в обычных обстоятельствах до неприличия замкнутые в самих себе, весь день хлопотали вокруг Лайлы, нашептывая ей на ухо слова утешения и любви, которые, в каком бы бреду она сейчас ни находилась, должны были достичь ее сознания.
Я решил, что завтра Лайле должно полегчать. Она приходила в себя на короткое время и смогла проглотить несколько кусочков яичницы-болтуньи. Во второй половине дня мы даже немного поболтали. Лучше всего было то, что кашляла она меньше. Теперь мне уже не казалось, что Лайла ведет свою последнюю войну. Это всего лишь еще одна битва, которую ее тело выиграет.
– Я не хочу сегодня видеть местного врача, – ни с того ни с сего заявила Лайла среди дня.
Пета нахмурилась.
– Лайла! Разве это разумно?
– А что, разве это меня убьет?
Ее мрачный юмор остался без ответа. Она отрицательно покачала головой.
– Нет, мам. Сейчас неподходящее время принимать у себя незнакомцев. Он все равно ничем мне не поможет.
– Я могу попросить Линн снова приехать, – предложил я.
Лайла снова замотала головой.
– Нет. Я просто хочу остаться с вами. Терапевт, если хочет, может приехать завтра.
Пета беспомощно пожала плечами. Вздохнув, я поднялся и, позвонив по телефону, отменил визит. Лайла просила нас читать вслух ее любимые книги, а когда отдыхала, то слушала музыку. Когда стемнело, Пета ушла к себе передохнуть, а Лайла лежала, прижимаясь ко мне.
– Тебе не больно? – спросил я.
Она уже некоторое время не принимала морфин, так, по крайней мере, мне казалось… Или я просто этого не замечал?
– Все хорошо, – хрипловатым голосом тихо произнесла она. – Я очень рада, что ты со мной, Каллум. Я знаю, что тебе ужасно тяжело.
– Я понятия не имею, что будет, когда ты покинешь нас, – обманчиво спокойным тоном произнес я, – но все равно хорошо, что мы познакомились.
– Ты должен жениться. – Тон ее был легким, дразнящим, но тут же вдруг стал ужасно серьезным. – Ты должен кого-то встретить, Каллум. Ты должен жениться, а жена родит тебе детей. Ты просто обязан.
Я отрицательно покачал головой. Слезы наворачивались мне на глаза.
– Сёрша! Не говори об этом сейчас.
– Какого хрена! Я могу окочуриться в любую минуту. Не хочешь же ты, чтобы я умерла с неспокойным сердцем…
Смех был слабым, но все же она смеялась. Потом Лайла опять посерьезнела.
– Обещай мне.
– Не могу тебе этого обещать.
Уже то, что Лайла мне такое предложила, само по себе казалось ужасно жестоким. В течение нескольких секунд мне хотелось наброситься на нее с такими словами: «Как ты смеешь мне это советовать? Я тебя нашел, полюбил и теперь наблюдаю, как ты умираешь, а ты хочешь, чтобы я искал другую!»
– Можешь. Ты со мной познакомился, заботился о мне, но сейчас я умираю. Мне важно знать, что ты найдешь себе другую. Я могу судить, насколько счастливее ты будешь, если в твоей жизни появится кто-то, кого можно любить.
– Такая, как ты, встречается раз в жизни, Лайла, – не позволяя себе расплакаться, заявил я.
Она сильно ударила меня в грудь. Мне было больно.
– Чушь! Перестань трепаться. Мы не будем обсуждать всю эту фигню о «настоящей любви». Помнишь, мы договаривались? Ты будешь искать и найдешь другую, а потом, обещай мне, женишься, не испытывая ни малейшего чувства вины, заведешь красивых детишек и будешь до омерзения счастлив до конца своей долгой-предолгой жизни.
Как я мог, ради всего святого, ответить на это разумно? Мы долго лежали и молчали в темноте ее спальни. Лайла слегка ткнула меня в грудь локтем. Я притворился, что мне снова больно. Теперь она казалась слабой, измученной разговором и пререканиями, попытками заставить следовать ее воле.
– Обещаю, – прошептал я, хотя понятия не имел, как смогу воплотить ее желание в жизнь.
Возможно, это и не важно. Возможно, хватит того, что она решит, будто добилась своего.
– Хорошо, – прошептала она мне в ответ.
Хотя я ощущал, что ее кожа снова начинает гореть огнем, я слышал, что она дышит уже ровнее. Лайла успокаивалась.
* * *
Еще не было даже пяти часов утра, когда Лайла снова разбудила меня, пихнув под ребра острым локтем.
– Я хочу мандарин.
Сонный и сбитый с толку, я приподнялся на постели.
– Что? Который час?
Электронные часы у нашей кровати сообщили мне, когда Лайла промолчала: 4: 48.
– Возьми фонарик и ступай к мандариновому дереву, – сказала она.
Голос ее был хриплым, дыхание – учащенным, а ее кожа, к которой я прикасался под одеялом, обдавала меня жаром.
– Дерево растет в дальнем конце сада, – возразил я, скорее машинально.
– Каллум! Времени мало. Ну сходи.
Полусонный, я вышел из спальни, отыскал фонарик и отправился в сад. Было холодно. Скоро наступит зима. С моих губ срывался пар. Я знал этот сад не хуже, чем тыльную сторону собственной ладони, поэтому даже в темноте легко нашел дерево. Задержался я только затем, чтобы выбрать более спелый мандарин. Возвращаясь в предрассветном сумраке в дом, я представлял, как Лайла смакует каждую сладкую дольку плода. То, как она меня разбудила, напомнило мне ту ночь, когда Лайла также беспардонно подняла меня с постели, чтобы пригласить прогуляться по берегу. Все вполне соответствовало ее характеру.
Когда я вернулся, Пета все еще спала, а Лайла как раз садилась на кровати. Я решил, что она ходила в ванную комнату, и рассердился на то, что она отправилась туда одна, без меня. Лампа на столе горела, как и прикроватный светильник. Мандарин Лайла схватила с жадностью. Она ела его долька за долькой, не кашляя, словно смаковала грешное наслаждение, нечто настолько восхитительное, что физическая боль просто не могла испортить ей удовольствие.
– Как хорошо, – прошептала она, проглотив последний кусочек. – Можешь разбудить маму?
