— В чем вы видите панацею для Индии?
— Это вопрос к премьеру Индии.
— Какова помощь СССР в нашей следующей пятилетке?
— Почти в два раза больше, чем в этой…
Через минуту Бенедиктов уже возбужденно обсуждает что-то с временным поверенным в делах посольства Италии в Индии…
Вон стоят два высоких, сухопарых сына Альбиона — помощник военного атташе (в мундире, при орденских ленточках, с моноклем) и, насколько помнится, второй секретарь по политическим вопросам (в вечернем фраке, полосатых брюках, с бабочкой). Они молча пьют виски, глядя в стаканы, изредка обмениваются фразами:
— Джордж проиграл на скачках десять тысяч фунтов.
Пауза.
— Он — мот.
Длинная пауза.
— Мне жаль его жену.
Очень длинная пауза.
— И детей.
Пауза до конца приема…
Вон с тремя черными, лоснящимися, сосредоточенно слушающими африканцами судачит дипломат-европеец. Впрочем, судачит он вечно и со всеми об одном: о фатальной неизбежности атомной войны и вселенском катаклизме. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни делал, он махал пухлой ручкой, твердил сквозь пухлые губки: „Ни к чему все это, господа. Ка-а-ак ж-жахнет конец всем честолюбивым замыслам и сладким любовным утехам. Завтрашнего дня нет. реальны только сегодня, сейчас, сия минута. Рептилии где-нибудь на Марсе имеют блестящее миллиарднолетнее будущее. А вы, а я — нет. Ваше сегодняшнее здоровье, господа!“.
Честно говоря, я думаю, его скоро отзовут. Но пока на приемы он ходит регулярно. И пьет, пьет. не раз ему пытались говорить, что не так уж все безнадежно; что, конечно, легче принять такую „философию“ — от рюмки до рюмки; что „если бы парни всей земли“, то… „Зачем все это? — уныло тянул он. Вот ка-а-а-а-ак жахнет!“… — И он опрокидывал очередную рюмку в рот. И сейчас он одной рукой держится за поднос, чтобы официант не убежал, а другой поднимает рюмку с чем-то, все равно с чем. замызганный галстук съехал на сторону, рубашка с потертым воротничком, брюки забыли, что на свете существует утюг. Африканцы бесстрастны, вежливы, молчат. Наконец, один из них мягко вопрошает: „А как же Второй Бандунг? Независимость? Будущее?“ „Вот ка-а-а-ак жахнет — и ни Бандунга, ни независимости…“ Ваше сегодняшнее здоровье!
В самый разгар приема, когда я мирно потягивал виски с Аларом, главным репортером „Ред Бэннер“, и болтал с ним о том, о сем, ко мне подошел дежурный и сказал, что меня зовет „сам“. Извинившись перед Аларом, я пошел разыскивать посла. Бенедиктов стоял в вестибюле, в стороне от центрального входа. рядом с ним были Раздеев и Карлов. Бенедиктов раздраженно говорил:
— Если посол утвердил список приглашенных на прием, то он один вправе его изменить. Когда вы будете давать прием от своего имени, вы и будете приглашать, кого сочтете нужным! И помедлив, мягче, но с явной укоризной добавил: — От вас, товарищ Карлов, признаться, не ожидал!
Карлов покраснел, молчал. За стеклами очков Раздеева притаилась улыбочка…»
…Сукин сын!..
«— А завтра он начнет, — Бенедиктов кивнул головой в мою сторону, приглашать налево и направо. И, снова обращаясь к Карлову, закончил: Поймите, это не каприз. Я не хотел приглашать еще некоторое время этого человека! Сегодня Семен Гаврилович мне напомнил об этом.
Раздеев скромно потупил очи:
— А Виктор Андреевич не завтра — он уже вчера начал. Пригласил какого-то самозванца Сардана. Скоро на званые обеды невозвращенцев будем тащить…
— Ну, полноте! — поморщился Бенедиктов. — Я знаю Сардана, это отличный журналист по сельскохозяйственной проблематике. Скромняга и тихоня. И пригласил его я. Кстати, вас, друг мой, — жест в мою сторону, — я позвал вот зачем. Мне нужно знать завтра-послезавтра, и не в общих чертах, а в деталях, что писала индийская печать о „Корпусе Мира“. Дело в том, что заместитель главы этой почтенной организации через два дня будет у меня на ленче.
К послу заспешила Инна Юртасова.
Молодая, ослепительно красивая, популярная звезда нашего экрана. Здесь она с культурной делегацией. Все посольство шушукается, что она, мол, бессовестно липнет к Бенедиктову. Пользуется тем, что его жена в Москве. И Иван Александрович к Юртасовой, мол, явно благоволит. А пора бы, мол, и угомониться в его-то годы…
Мне же кажется, что она из тех натур, что способны опрометью кинуться головой в омут. А почему бы и не полюбить ей нашего посла? Всем вышел».
… Чертов пачкун! А, между прочим, вести дневники дипломатам — кроме послов — строго не рекомендуется. Во избежание их возможного разглашения.
Надо будет захватить с собой эти пасквильные листы. Но спокойно, спокойно! Дочитаем. Может, и автор подойдет. Попадет как раз к овациям благодарной публики…
Глава 20
Капканы, капканы
Джерри Парсел прожил немало лет и повидал всякое на своем веку, но в доме самоубийцы находился впервые. Однако досаднее всего было то, что с ним оказалась Рейчел. Ведь она была на пятом месяце беременности…
В канун Рождества, двадцатого декабря, ему необходимо было срочно встретиться с банкирами Кливленда. Совсем недавно, около полугода, он приобрел там контрольный пакет акций крупного металлургического завода. В разгаре был очередной деловой спад, и сделка оказалась на редкость удачной. Но полтора месяца назад выяснилось, что бывшие владельцы (две удивительно цепкие и пройдошистые сестры-старушки из Сиэтла) «забыли» своевременно выплатить банковские проценты по нескольким древним ссудам для предприятия. Вся эта история являла собой великолепный пример «дерзкого небрежения прямыми служебными обязанностями». Управляющие двух банков были выдворены вон, получив при этом пониженные пенсии; несколько чиновников были уволены с занесением в «черные» списки. Никто, кроме, пожалуй, владельцев банков да их особо доверенных контролеров, не знал, сколько точно зеленых купюр прилипло к рукам поддавшихся соблазну финансистов. Рядом с шестью фамилиями называли шестизначные цифры. Впрочем, гораздо больше ущерба материального банки опасались моральных потерь, и потому дело не попало ни в суд, ни в газеты. Были, правда, опубликованы кое-где двусмысленные заметки, но в них было столь ничтожно мало возможного подследственного «мяса», что о них тут же забыли. Кругом в избытке было афер и банкротств с фактами красноречивейшими…
В соответствии с законом, все — даже давние — претензии к предприятию теперь следовало обращать к его новому владельцу. И хотя сумма задолженности была пустячная — двенадцать миллионов долларов, Джерри решил не поручать это своим юристам, а поехать в Кливленд самому: ему хотелось документально проследить подробности, разобраться лично в «анатомии» этого столь нечастого в банковском деле вида преступления. Настроен он был миролюбиво. Даже согласился встретиться с одной из сестер-старушек (другая не приехала, сказалась больной). Миссис Жозефина Скейлз была похожа скорее на сельскую учительницу, чем на бизнесменшу, одержимую одной маниакальной идеей делать, делать, делать деньги (так ее охарактеризовал кливлендский знакомый Джерри). Она презабавно щурилась, произносила многие слова на французский манер (ее предки были родом из Марселя) и даже рассмешила Парсела, рассказав ему скабрезный анекдот о лже-аббате, юной монашенке и говорливой, подслеповатой игуменье.
