Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Я вот вчера по телевизору смотрел программу «Время». Ну, выступал там этот, как его, политический обозреватель, по сельскому хозяйству который всегда говорит. Подсчитано, мол, что в год у нас в Советском Союзе выбрасывают семь миллионов тонн хлеба в мусор! Я прямо-таки ужахнулся. Семь миллионов тонн! Подумать только, какую уйму хлеба выкидываем! Жуть! Да еслиф все эти куски собрать да насыпать в одну кучу, так, наверное, получилась бы цельная гора вышиной до неба! Гора загубленного хлеба! Позорище! Вот до чего мы заелись. Да прямо сказать: стыд потеряли, забыли, как в войну голодовали.
М-да-а, в войну хлеб был дороже всего, дороже золота. Краюхи и корки небось в мусорные вёдра тогда не пихали. Корка-то, она, хошь и горелая, всё равно, считалось, вкуснее, потому что по сравнению с мякишем плотнее, а значит, сытнее. Вот оно какое дело. И припомнилось мне, знаете, что? Как я тогда карточки потерял. М-да-а, был в моей жизни такой скверный случай – украли у меня сразу все карточки: и хлебную, и продовольственные. Да хошь бы в конце месяца, а то, на мою беду, как раз в самом начале. Зимой это, в декабре было дело. Тут самые холода наступили, а в мороз ведь больше надо питания-то. Н-да, представляете моё положение?.. Хошь караул кричи. Карточки в то время потерять – это почти всё равно что жизнь потерять. Ну, чтоб вам понятнее было, я по порядку начну, как всё это произошло.
Мы жили в Крюковке, в двадцати километрах от города, батя-то на железке путевым обходчиком работал. Ничего жили, нормально. Матери-то, правда, уже не было в живых, ещё там, на родине, в Саратовщине, похоронили её в 33-м году. Ну, знаете же, голодовка тогда в Поволжье была, вот мать и заболела водянкой, заболела да и померла. Сначала-то мы не сюда, а в Среднюю Азию угодили, батя там арыки копал, ну, землекопом, стало быть, работал. Но там не климатило нам, затрясла нас малярия, вот мы и перебрались сюда, в Сибирь. Здесь батя женился во второй раз. Мачеха-то попалась, не сказать, что шибко злая. В общем, ничего жили.
Но вот с ученьем школьным ничего у меня не получалось, не шло мне ученье, не в коня овёс. Ну вот я и подался в город. Это где-то за год до войны, 14 лет мне тогда было. Поступил в ФЗО, выучился на маляра-штукатура, проработал год в УКСе, да что-то надоело мне с раствором возиться, грязный всегда, как чёрт, ну и упросил я начальство поставить меня помощником к сварщику. Танки мы ремонтировали. Цельными эшелонами везли их с фронта, ужас какие покорёженные, с эвот такими дырьями в броне. Для ремонта специальные стальные плиты давали и электроды тоже особые.
А жил я, само собой, в общаге. Восемнадцать человек нас обреталось в комнате. Койки стояли в два ряда, ну и у каждого тумбочка, конечным делом, как это заведено во всех общагах. Всё пацаньё, мальчишки вроде меня, допризывники или чуток постарше, салажня, одним словом. Самым старшим был Ефим Дербенёв. Он только что с фронта вернулся по ранению. Руки-ноги целы, но под левой лопаткой у него такая глубокая ямища была, почти до самого сердца. Прямо-таки страшно было смотреть на эту яму, когда он утром, по пояс голый, физзарядкой занимался. Осколком мины вырвало ему чуть не полспины. Не понятно, как он живой остался?! Старостой комнаты выбрали, конечным делом, Ефима. Он, вообще-то, нестарый был, вряд ли ему перевалило за 25, но всем нам он казался шибко взрослым, вроде как отцом нам по возрасту.
Карточки, да и деньги тоже, я держал в кожаном гамане. У-у-у, знатный, я вам скажу, был у меня гаманище, обтрёпанный уже, засаленный, но крепкий ещё и удобный такой, с десяток, пожалуй, в нём было кармашков. Там и квитанции, и ключи от чемодана лежали, в общем, всё, что надо. Гаман этот мне достался от бати. Что, батя-то?.. Нет, его не на войне. Он же путевым обходчиком на железной дороге работал, а все железнодорожники на броне были, на фронт их не брали. Двух старших моих братовьёв взяли, а его – нет. Поездом убило его в январе 42-го. Ночь, пурга, ничего не видно, ну и оплошал, ударило и отбросило в кювет. Сразу насмерть. М-да, вот такое несчастье приключилось. Что поделаешь? Такая жизнь.
В общаге с самого начала меня предупредили насчёт воровства, ухо, мол, надо востро держать, только моргнёшь – и останешься ни с чем. В нашей комнате тоже пропадали деньги, бывало. А уж про жратву и говорить нечего, в тумбочку лучше не клади, прячь в чемодан под замок, да и то не шибко-то надёжно. Ну и вот, берёг я свой гаман, как зеницу ока, днём хранил его в нутреном кармане пиджака, так что всегда, и на работе, и в общаге чувствовал его без ощупывания: вот он, здесь, рядом родненький мой гаманочек, карточки и денежки со мной, значит, всё в порядке, жить можно. Ну а вечером, перед сном, перекладывал кошель в штаны, да не в рабочие, а в выходные. Шикарные были у меня брючки, шевиотовые! Я в них по субботам в заводской дом культуры ходил на танцы или в кино. Расстелешь, бывало, брюки на досках (кровати тогда были простецкие, без сеток), задавишь матрацем, сверху сам ляжешь, – вот попробуй-ка укради!
И ничего, хорошо наглаживались брюки таким способом, стрелку, правда, приходилось доводить утюгом, чтоб острей получилось, а так ничего, здорово придумано. Главное – время зря не тратится на утюжку.
И вот представьте себе: встаю утром, приподымаю матрац, вытаскиваю гаман из брюк и на всякий случай открываю – проверить, всё ли в сохранности. Гляжу и глазам своим не верю: нету карточек! Деньги на месте, где-то около сотни рубликов лежало, в основном всё пятёрками, цельная пачка пятёрок, а карточек нету! Ажно в жар меня бросило, пальцы дрожат, шарю, шарю, по всем кармашкам лазаю, все бумажки перебираю – нету карточек! Нету, хоть ты тресни! Да и что шарить-то, не иголка ведь, их же, карточки, сразу видно, они такие красивые, приметные, цветастые, вроде бы радугой переливаются! А лежали в одном кармашке и хлебная, и продуктовые.
На колени я стал, заворотил постель, вытащил брюки, проверил карманы, осмотрел, ощупал доски, даже под кровать заглянул – ну куда же могли карточки деться?! Спервоначалу-то я так перетрухал, так растерялся, что всякое соображение отшибло, будто обухом по голове меня оглоушили. «Обронил карточки, ротозей, раззява! – одно что сам себе в мыслях говорю. – Убить тебя, дурака, мало!» Чувствую: пот у меня выступил на лбу от страха. Утёр я пот, сел на кровать и стал думать-гадать, где же и как же это я мог потерять карточки. Неужели, думаю, второпях, когда брал хлеб, карточки не в кошель, а в карман пиджака или в брюки засунул? Пошарил по карманам пиджака, рабочих штанов, в телогрейке вывернул карманы – и ничего, конечным делом, не нашёл. Стал припоминать, не оставлял ли где гаман свой без присмотра, не снимал ли где пиджак с себя – нет, не снимал вроде бы.
Понемножку соображенье стало вертаться ко мне, и я стал рассуждать здраво: если бы пьяный был, думаю, тогда, само собой, мог бы обронить али засунуть куда попало карточки, но я же трезвый был, значит, тут что-то не то. Загадка какая-то. Были карточки – и вдруг будто испарились! Хорошо помню, как брал хлеб вчера в обеденный перерыв, хлебную карточку сразу положил обратно в гаман. Туда, только туда, в гаман! Всегда, каждый раз! Потом в столовке от продуктовой вырезали талон… Неужели уронил на пол карточку?.. Ерунда, быть того не может! Не сам, так другие в очереди заметили бы, подняли и отдали. Да еслиф и обронил бы, так всё равно хлебная карточка осталась бы. А в гамане пусто! Значит, карточки пропали не во время обеда, а после. Когда же?..
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
