— Это кто?
— Тот же, кто на стене — Франсуа, сын мой! Вам-то какое, на хрен, дело? А? Вы отвечайте! Ищете-то что? Я так и не поняла!
Мистраль игнорировал вопросы Одиль Бриаль, а ее это явно расстраивало.
— А почему более поздних фотографий нет?
— Потому что большим пацаном он не любил сниматься. Почему то, почему это… Не нравится мне, как вы тут возитесь, а людям ничего не отвечаете. Больно вы противные!
Мистраль и этот выпад пропустил мимо ушей.
«Тетенька очень нервничает, когда я смотрю альбом, — размышлял он. — Неспроста это».
Через полчаса обыск закончился, Одиль Бриаль побросала в сумку кое-какие вещи, Мистраль снял со стены фотографию над кроватью и присовокупил ее к фотоальбому, семейной книжке и пакету с окровавленным бумажным платком.
— Вы это все забираете?
Полицейские молчали. Одиль Бриаль не знала, что и думать.
В наручниках, с закрытыми глазами она сидела рядом с Дальматом на заднем сиденье «Пежо-406». Дверца была заперта, так что несчастных случаев с задержанной опасаться не приходилось. Ингрид Сент-Роз была за рулем.
Мистраль пребывал в задумчивости.
За время пути все, кто находился в машине, не сказали друг другу ни слова. Стекла были чуть-чуть опущены, чтобы салон проветривался, а кондиционер работал на полную мощь. Мистраль несколько раз переговорил с Кальдроном намеками, понятными только Сент-Роз и Дальмату.
В криминальной полиции сыщики устроили так, чтобы сестры не знали, что другая тоже задержана: слишком велика была ставка на предстоявших допросах. Как только обе группы вернулись с задержанными, подошел и Бернар Бальм: он нутром чувствовал напряжение ключевых моментов. Чтобы определиться с линией поведения, Мистраль и Кальдрон быстро ознакомились с документами, изъятыми у сестер Бриаль.
— Как прошло задержание Вивианы Бриаль?
— Ничего особенного. Только очень возмущалась, что полиция сына отпустила, а за нее в тот же день взялась.
— Еще бы! Как выглядит ее квартира?
— Небольшая, чистая, ухоженная.
Мистраль пролистал семейную книжку Вивианы Бриаль.
— У нее есть сын Жан-Пьер от неизвестного отца, и родился он в том же 1965 году, через три недели после того, как родила ее сестра. Вы задавали ей вопрос на этот счет?
— Да. Она меня послала лесом, — улыбнулся в ответ Кальдрон. — А когда я взял с собой этот альбом, страшно рассердилась.
Мистраль раскрыл альбом, привезенный Кальдроном от Вивианы Бриаль, и положил рядом с альбомом, взятым при обыске у Одиль.
Альбомы были совершенно одинаковые. Одни и те же фотографии с ребенком, и расположены так же. Полицейские помолчали, пытаясь осмыслить увиденное.
— Что она говорит об альбоме? — спросил Мистраль.
— Практически ничего. Как только увидела, что я им интересуюсь, сразу рассвирепела. И еще сказала, что это фотографии ее племянника Франсуа — сына Одиль.
— Интересно, интересно. А фотографий сына она у себя не держит?
— У себя — нет. Они все у Жан-Пьера.
— Как она это объясняет?
— Она очень зла и отказывается говорить.
— Чует мое сердце, хорошая намечается комбинация. С матовым финалом для обеих тетенек. Сестра ее такая же.
Секретарша Колетта вошла в кабинет. Заметив, что все полицейские очень заняты, она шепнула Мистралю на ухо:
— У меня на проводе господин Тевено. Говорит, он ваш знакомый. Соединить с вами?
— Нет, я лучше пойду поговорю с ним от вас.
— Я звоню на всякий случай. — Голос у психиатра был веселый. — Сейчас я в кафе на площади Сен-Мишель. Можете со мной посидеть?
— Спасибо за приглашение, но сейчас не могу. — Мистраль еще две секунды подумал. Часы показывали половину пятого. — А вот если у вас найдется пара лишних минут, мне бы стоило показать вам кое-что, чего мы тут, признаться, не понимаем.
Психиатра убедил серьезный тон Мистраля, да ему и самому было интересно.
— Через две минуты буду, — отозвался он решительно.
Глава 33
Тот же день.
Старшина комиссариата Девятого округа вместе с двумя молодыми патрульными напряженно прислушивался, не доносятся ли какие-нибудь звуки из квартиры Оливье Эмери. Но было совершенно тихо. Они пошли вниз. На пороге своей квартиры их поджидал Анри Лестрад — сосед, который принес им жалобу. Его жена выглядывала из-за плеча.
— Я слышал, как вы звонили и стучали в дверь. — Анри Лестрад говорил шепотом, словно боялся, что внезапно откуда-то появится Оливье Эмери.
— А вы не видели его на лестнице? И не слышали? — спросил старшина.
— Однажды он опять принялся скакать и разбудил нас, а потом ничего не слышали.
— Что ж это такое. — Супруга сочла своим долгом вставить словечко. — Люди совершенно ни с чем не считаются. У нас ведь дом небольшой, тут все…
— Когда он вас разбудил? Вчера?
— Нет, несколько дней уже прошло, — ответил Лестрад, обернувшись к жене за подтверждением своих слов.
— А потом?
— Потом все тихо было. Но кроме того времени, когда он занимается гимнастикой по утрам, мы вообще не знаем, дома он или нет. Это очень неприметный человек.
— Вот вам моя фамилия и телефоны. Если господин Эмери объявится, немедленно известите нас. Хорошо?
Старшина дал Анри Лестраду свою визитную карточку. Тот внимательно изучил ее.
— Можете на меня положиться!
Выйдя из дома, полицейские убедились, что почтовый ящик Эмери пуст.
— Что делать будем? Ломать дверь? Вдруг он мертв?
— Если он уже несколько дней как умер, мы бы на лестнице почуяли.
— Верно. Тут дело необычное, поступим иначе.
Мистраль решил перенесли экспертизу голоса на вторник: слишком много людей было занято с задержанными сестрами Бриаль. Элизабет Марешаль пожелала ему удачи.
«Расскажи мне, что там было», — написала она.
Начали допрашивать сестер Бриаль.
«Начнем полегоньку, — определил тактику Кальдрон, — а ближе к ночи или завтра утром врежем дубиной по макушке. Вот тогда и посмотрим, какие они храбрые!»
Сестры сидели в кабинетах на разных этажах, чтобы исключить возможность их встречи. Вивиана Бриаль впилась взглядом в Жерара Гальтье, прикомандированного к расследованию офицера, превосходно владеющего искусством допроса. Гальтье, старый волк уголовного процесса, произнес мысленно: «Итак, первый раунд!»
Одиль Бриаль, совершенно протрезвевшая, но страдающая без табака и спиртного, старалась скрыть, как ей мучительно скверно, и разглядывала того, кого про себя звала по-прежнему семинаристом. Она очень сердилась на себя, что невольно попала в западню.
