У двери Жиннет сказала:
— В ближайший месяц или два я буду очень занята. Не звони мне.
Морщинка у губ стала еще резче, потом губы стянулись к центру, будто лепестки высокой и странной чашечки цветка.
Я пошел к метро, собираясь ехать к Омри, но у входа передумал. Сел на уличную скамью и, пошарив в карманах и сумке, вытащил все свои деньги и тщательно пересчитал их. В одном из карманов я обнаружил также гостиничные визитки, и мое внимание привлек отель «Сфинкс» — на обороте его рекламного проспекта была нарисована крошечная карта: Нотр-Дам, Сена с набережными Монтебло и Де ла Турнель, надпись Сен-Жульен ла Ровр, улица Данте и улица, на которой размещался сам отель, — улица Галанд.
Я поехал туда и снял самую дешевую комнату. Дежурный портье с усталой подозрительностью глянул на мою матерчатую сумку и пачку книг, небрежно обернутую в газету. Я положил вещи на кровать своей новой обители и спустился в первое показавшееся мне дружелюбным кафе. Выпил у стойки белого вина. Гудел граммофонный автомат, на улице пошел крупный ленивый дождь.
Бармен беседовал с двумя молодыми людьми, неожиданно один из них скрылся в уборной и спустя несколько минут вышел, но в ином обличье — черный парик на голове и фальшивая женская грудь на худощавом теле. Он был возбужден, пошептался о чем-то со своим приятелем и барменом, горделиво огладил свою «грудь», снова исчез и вернулся в прежнем виде, только усы его были теперь окрашены в карминно-красный цвет. Возможно, то была генеральная репетиция перед вечеринкой. В его движениях не было ничего чувственного, одна детская радость.
Из музыкального автомата неслась песенка: «Йо но сой маринаро». Женщина, сидевшая за столиком неподалеку от меня, встала и пошла танцевать в такт музыке. Недолго думая, она влезла на стул, а оттуда — на стойку. На ней были серая мешковатая блуза и длинные панталоны.
Молодые люди кивали головой, а я, когда танец кончился, захлопал в ладоши.
— Париж, — сказал я себе, — все-таки это Париж, не какой-нибудь семейный цирк в Нормандии.
Женщина с огорчением посмотрела на коробку музыкального автомата.
— Поставить еще раз? — спросил один из молодых людей.
— Нет, — ответила женщина и спросила меня: — Все в порядке?
— Неплохо.
— Пригласите меня выпить?
— С удовольствием.
— Коньяк и «Крем де Манит».
— Согласен.
— Ангелочек! — сказал женщина. — Где ты живешь?
— В отеле «Сфинкс».
Она засмеялась.
— Знаешь Рашида?
— Нет.
Она быстро выпила аперитив.
— Увидимся, — сказала она и ушла.
— Сочту за честь, — проговорил я вслед. Молодые люди захохотали, а бармен хлопнул меня по плечу.
Четверть часа спустя он произвел какие-то вычисления на салфетке. Счет показался мне раздутым.
— Что это? — спросил я его.
— Дама заказывала маленькую порцию коньяку и кофе.
Я видел, как она оставила деньги на столе, под блюдечком, но спорить не стал. Прокашлялся и заплатил. Но Зорзо смотрел на бармена с жалостью и изумлением, как будто кто-то нарочно сфальшивил в пении хора.
В полдень я вышел из библиотеки Сен-Женевьев. Возвращение к чтению успехом не увенчалось. Все книги казались мне вымученными или убогими. Я был великим гением, как Пококуранте в «Кандиде», ведь мне ничего не нравилось.
На площади перед Пантеоном женский голос окликнул меня по имени. Я увидел Орну, стюардессу, у которой бывал разок-другой на вечеринках со своей подружкой Даной — с ней я жил около полутора лет, до того как познакомился с Рути. Орна вышла из такси и сказала:
— Вот уж не знала, что ты в Париже. Приятно встретить знакомое лицо.
— А ты что делаешь в здешних краях, Орна?
— По правде говоря, я тут не часто бываю, но мне сказали, что есть поблизости магазин боа, красивых и дешевых.
Как в плохо отлаженном фильме, все слова и движения Орны были чуть-чуть замедленны.
— Не хочешь меня проводить?
— Пожалуй.
— Вот их визитка. Кстати, кто такой Пигаль?
— Скульптор восемнадцатого века.
— Скульптор! — воскликнула она. — Плакала моя бутылка вина.
— А ты думала кто?
— Не имеет значения, >— ответила Орна.
Я ждал на улице, у магазина красивых и дешевых шарфов. В витрине спал на черных лоскутах белый кот, его лапа подрагивала во сне. Орна вышла из магазина счастливая и оживленная.
— Фантастика! Пойдем что-нибудь выпьем?
Я повел ее в кафе, где пил кофе в перерывах между чтением. На этот раз мне не повезло. Попрошайка, которого я опасался, пришел туда тоже. Меня нервировало, как он держал руки: он присел, и они свободно упали на его выставленные вперед колени, как в дзюдо перед кувырком. Почему-то эта его поза казалась мне ненатуральной. Я отвел глаза, но нищий, конечно, сразу обратился ко мне. «Доброе утро!» — сказал он громким голосом и улыбнулся слабой улыбкой онаниста; кожа на его лице была угреватая и розовая, а беловатая бороденка совсем жидкая.
— А ты что тут делаешь? — спросила Орна.
— Я каждый день хожу в библиотеку Сен-Женевьев, читаю.
— Читаешь? — удивилась Орна, приглаживая свои светлые волосы, крашенные под блондинку, но ухоженные. — Хотелось бы и мне, когда меня спросят: «Что ты делаешь?», сказать, как ты: я каждый день читаю книжки в библиотеке Сен-кого-то.
— А что в этом такого замечательного?
Орна рылась в своей большой сумке в поисках сигарет и зажигалки.
— С Даной видишься?
— Несколько месяцев не видел. Все у нее в порядке?
— Ясно, что в порядке, — ответила Орна со свойственной женщинам сестринской интонацией. — Мы в одном рейсе, пробудем тут до послезавтра.
— Куда вы летите?
— Возвращаемся в Тель-Авив.
— И в какой она комнате?
— Пойдем со мной. Я еду в гостиницу поспать немножко. Вечером мы идем на танцы.
— А кто теперь счастливый избранник?
— Ты его не знаешь. Так идешь?
— Может быть, приду вечером.
— Сказать Дане?
— Нет.
— Ты нездоров?
— Нет. Почему ты решила?
— Ты выглядишь горячим.
— Ерунда.
— Ну так я поехала. Прямо с ног падаю от усталости.
Орна расплатилась с барменом и, проходя к двери, потрепала меня за мочку уха.
В шесть вечера я позвонил по внутреннему телефону гостиницы. О короле Сербии Пьере I[45], чьим именем она была названа, я не знал ничего и, словно в абсурдном историческом фильме, воображал, как он в роскошном мундире проходит сквозь бутафорский забор к своей возлюбленной. Но когда я поднял трубку, послышалось что-то холодное и мрачное, вправду «сербское».
