Якобина поспешно спряталась между мундирами, пахнувшими сырой пылью, задернула драпировку и, сжав от волнения кулаки, прислушалась к тому, что происходило в комнате.
Тяжелые шаги майора приблизились к ней; очевидно, он был не один – она слышала его тихий голос. Якобина осторожно выглянула через узкую щелку между краем драпировки и стеной.
В поле зрения показался майор. Он снял мундир и швырнул его на постель, а сам тяжело опустился на ее край. Опираясь на локоть, он вытянул ноги и что-то с улыбкой сказал. Якобина не поняла, на каком языке, но тон его слов показался ей дружелюбным.
Маленькая, хрупкая фигурка стояла в паре шагов от него: Нингси, в саронге с коричнево-зеленым узором и зеленой блузе. Она грациозно опустилась на колени и с заметным усилием стащила с ног майора сначала один сапог, потом другой. Винсент де Йонг снял носки и ткнул указательным пальцем на место рядом с собой. Она послушно придвинулась, он схватил ее под голову, наклонился и поцеловал, а его рука потянулась к переду ее блузки, которую она сбросила с плеч. Он погладил ее грудь и спину, потом расстегнул свою рубашку, вытащил ее из брюк, отбросил в сторону и что-то пробормотал Нингси.
Якобина не могла оторвать взгляда, хоть и понимала, что это нехорошо. Руки майора выше локтя были мощными, с выпуклыми мускулами; так же рельефно они вырисовывались на его груди и животе, хотя талия уже слегка расплылась. На белой коже груди курчавились красные волоски, а через торс и плечи тянулись шрамы от давно заживших ран.
Он откинулся назад, расстегнул ремень, приподнял бедра и выбрался из брюк. Взгляд Якобины упал на его член, большой и напряженный, торчавший из красных волос. Она прижала ладонь к губам, когда майор взял Нингси за голову и прижал ее лицом к своему паху. К горлу Якобины подступила тошнота, и она поспешно отвела глаза, но потом все-таки снова посмотрела в щель. Винсент де Йонг закрыл глаза и блаженно хрипел, а голова девушки, направлявшаяся его руками, двигалась взад-вперед. Потом он открыл глаза, распустил ее волосы, расчесал их пальцами и велел ей встать. Размотал саронг с бедер, только что начавших круглиться, погладил ее маленькие, упругие ягодицы. Якобине показалось, что Нингси вся дрожала.
Майор что-то пробормотал, и она села рядом с ним, подняла ноги с пола и легла на матрас. Майор встал на колени; его член напоминал кривую стрелу с толстым древком. Его руки погладили груди девушки, скользнули по густому черному треугольнику и зарылись в него. Наконец, он раздвинул ее ляжки, вошел в нее и начал равномерно двигаться.
Якобина отвела взгляд; у нее выворачивался желудок, и, чтобы его успокоить, она надавила на него ладонью. Одновременно она сжала бедра, между которыми что-то защекотало; ощущение было для нее новым, и она не понимала, что это.
Винсент де Йонг издавал знакомые ей звуки, они часто раздавались по ночам из супружеской спальни в Конингсплейне, и Якобина снова заглянула в щель гардины.
Опираясь одной рукой на матрас, другой придерживая колени девушки, он двигался в ритме своего дыхания, а Нингси безучастно глядела в потолок. Вдруг майор резко замер. Его глаза встретились с глазами Якобины. Она застыла, а его брови поползли кверху. Ее руки сжались в кулаки так крепко, что ногти впились в мякоть ладони, и она даже забыла, что надо дышать. Его губы скривились в насмешливой ухмылке, а в глазах что-то сверкнуло. Он снова стал двигаться, сильнее, необузданнее. Как остро заточенные синие камни, его глаза впились в глаза Якобины, а крики стали громче, выходили глубоко из тела. Наконец, он оскалился и издал протяжный, грозный звериный рык. И тут же оторвал глаза от Якобины и упал на спину рядом с Нингси.
Якобина с облегчением закрыла глаза и настороженно прислушивалась к звукам в спальне. Вот зашелестела ткань, затопали ноги, одна пара легко, другая тяжело. Хлопнула дверь, и стало тихо.
Колени Якобины дрожали, дрожь разносилась по всему телу, желудок снова взбунтовался. Она вытерла с лица пот. «Меня он не видел, – крутилось в ее голове. – Невозможно. Мне просто показалось. Он не видел меня, иначе бы он остановился».
Она вскрикнула, когда кто-то резко дернул драпировку в сторону. Перед ней стоял Винсент де Йонг.
С обнаженным торсом, блестевшим от пота, босой и в полурасстегнутых брюках, он оперся локтем о стену; от него исходил острый запах, пряный, как зеленое карри, и соленый, как море. У Якобины едва не подкосились ноги.
С насмешливой гримасой он потер пальцем нижнюю губу.
– Ну как, вам понравилось?
– Я… я только… – растерянно забормотала она и показала на пол, – …искала куклу… и потом вы… – Она замолкла, понимая, как нелепо она выглядела.
Его губы насмешливо скривились, и Якобине захотелось поскорее убежать, но майор положил мощную руку на один из своих мундиров и преградил ей дорогу. Он подошел ближе, Якобина отпрянула и оказалась зажатой между стеной и вешалкой. Он надавил своей голой грудью на ее плечо.
– Значит, с сегодняшнего дня у нас с вами появилась маленькая тайна, – прошептал он ей в ухо, обдав кожу своим жарким дыханием. – У вас и у меня. Прелестно, фройляйн ван дер Беек. Прелестно.
Он оттолкнулся от стены и, весело насвистывая, вышел из спальни.
Якобина закрыла лицо руками. У нее не сразу получилось нагнуться за куклой Иды. На ватных ногах она прошла мимо кровати. На смятых простынях там виднелось мокрое пятно с красными вкраплениями. Якобина зашла в детскую и положила Лолу в кроватку Иды. Из ванной доносился плеск воды, майор весело насвистывал.
Якобина медленно повернулась и прошла в салон. На веранде ускорила шаги и сбежала по ступенькам, а когда ступила на песок, помчалась во всю мочь, словно за ней гнались черти. Потом споткнулась и упала на мягкий, рыхлый песок, вонзила в него пальцы, прижалась к нему всем телом. Желудок бунтовал по-прежнему, но к нему присоединилась и нижняя часть живота – в ней что-то бешено пульсировало. Якобина была потрясена новыми, незнакомыми ощущениями, они страшно пугали ее, она считала их постыдными и отвратительными.
Но они все равно не затихали, бушевали в ней.
29
– Не-не-не. – Бетти потрясла головой и сделала большой глоток из своего бокала. – Ты живешь и думаешь, что видела ВСЕ – и вот те на!
Обмахиваясь веером, Флортье хихикала, слушая байку про клиента, который хотел только трогать босые ноги Бетти, нюхал их и прижимал к своему паху.
Она хорошо чувствовала себя в компании Бетти и Женни (той, что с крашеными волосами), а еще Рут, которая, скрипя зубами, постепенно отбрасывала свою враждебность к Флортье, и коренастой Гертруды, питавшей слабость к ярким краскам в одежде. Это было совсем не то, что связывало Флортье с Якобиной, но она ведь и жила теперь совсем в другом мире.
Ей нравилось сидеть с этими женщинами и травить байки о мужиках, возмущаться их подлостью или от души хохотать над комичными ситуациями. Про клиента, который дюжины раз повторял «сейчасякончаюякончаюякончаюякончаю», пока Женни это не надоело, и тогда она воскликнула «хорошо, а я уже». Про некого импозантного господина, который регулярно посещал Рут и требовал, чтобы она хорошенько отхлестала его плеткой (он приносил ее с собой). У Бетти был одно время клиент, который ложился калачиком на постель, утыкался лицом в ее голые груди и сосал свой палец. Гертруда рассказывала о мужике, который после всего заливался слезами и сетовал на свою нечистую совесть по отношению к ней, но потом все равно являлся снова. Все рассказывали Флортье про Херту, немку из Берлина, которая заработала в Батавии деньги, уехала в Сан-Франциско, открыла там кабак и теперь иногда присылает в «Европу» почтовые открытки с красивыми видами. Они обменивались опытом о размерах, выдержке и особых пристрастиях клиентов, предостерегали друг друга о клиентах, которых надо опасаться. И не уставали повторять, насколько им лучше работать, чем китаянкам из Глодока, которых привозили против их воли почти детьми и заставляли обслуживать клиентов в задних комнатах опиумных притонов, – через пару лет многие умирали от болезней и издевательств. И лучше, чем местным женщинам, предлагавшим свои услуги в районе порта за горсть медных монет.
