Мара видела, как Джон отчаянно пытается перезарядить винтовку, понимая, что на таком близком расстоянии это уже не удастся. Застыв от ужаса, он увидел, как серая гора нависает над ним.
В следующее мгновение могучий хобот обернулся вокруг руки Джона, отрывая его от земли. Винтовка отлетела в сторону, как сухая веточка, подхваченная порывом ветра. Джон сдавленно всхлипнул, его тело взлетело высоко вверх и с глухим звуком ударилось о землю.
Мара вскрикнула, не в силах пошевелиться. Какая-то часть ее подсознания толкала ее вперед, на помощь Джону. Другая — оттаскивала назад, потому что спасти Джона было невозможно, нужно было спасать ребенка. Их ребенка.
Слониха подняла ногу и, казалось, застыла на мгновение, будто раздумывая о том, не смилостивиться ли ей. Но она опустила ногу, наступая на безвольную фигурку человека. Мара отвернулась — перед ней были лишь отвесные стены оврага. Дыхание ее вырывалось с резкими всхлипывающими звуками, ноги подкашивались. Она отчаянно пыталась вскарабкаться вверх по отвесной скале, но песчаник осыпался под ее руками.
Она услышала — и ощутила по сотрясанию земли — тяжелую поступь слонихи, которая настигала ее сзади. В отчаянии Мара оглядывала скалы в попытке найти выход, но не видела его. Ее охватило странное спокойствие. Она знала, что умрет.
Женщина развернулась лицом к слонихе, прислонившись спиной к скале — сердце бешено колотилось о грудную клетку. Ее внимание рассеялось на массу незначительных мелких подробностей: цвет неба, шершавая неровность камня, к которому она прижалась спиной, «рябь» на шкуре животного, приближавшегося к ней с каждым шагом. Мара даже подалась навстречу, настолько нестерпимым было ожидание. Еще полшага — и впереди темнота.
В это самое мгновение Мара заметила, что слониха замедлила свой необратимый ход. Ее уши все еще трепетали, вызывая осязаемые колыхания воздуха, и бивни, приближаясь, уже склонились вниз. И Мара замерла. Повинуясь безотчетному чувству, она сомкнула руки на животе, словно пытаясь спасти зарождавшуюся в ней новую жизнь.
В считаных футах от Мары слониха остановилась. Хобот поднялся, словно ощупывая, пробежал по ее телу, нигде его не касаясь. На какой-то миг перед глазами Мары мелькнули бледно-розовые ноздри, втягивающие воздух. Хобот, едва не коснувшись ее лица, спустился вниз к груди, а затем к рукам, прикрывающим живот. На мгновение животное и человек встретились взглядом. Глаза слонихи под сенью длинных прямых ресниц утопали в складках кожи. Во влажном взгляде отражалось солнце.
Слониха отвела взгляд.
Огромная серая голова с хоботом отвернулась. Перед глазами Мары мелькнула серая холка.
Слониха уходила прочь.
Мара уронила голову на камень, затылком ощущая его тепло, и с трудом втянула в себя воздух. Глаза были прикованы к слоненку, который, семеня ножками, старался попасть в такт материнским шагам на выходе из лощины.
На ватных ногах Мара добрела до места, где лежал Джон. Глаза ее скользнули по его бесформенному телу и остановились на лице с темными подтеками. На нем не было ни царапины. Ни намека на страх или боль. Губы были слегка приоткрыты, веки опущены. Можно было подумать, что он спит, если бы не струйка алой крови в уголке губ.
Мара встала на колени и дрожащей рукой коснулась щеки Джона. Она была теплой и мягкой, как у мальчишки. Словно здесь и впрямь произошла мальчишечья драка до первой крови и Джон был побежден. Сейчас он улыбнется, встанет и побежит дальше, навстречу новым приключениям. Из груди Мары вырвался невольный протяжный стон. Она покачала головой, пытаясь убедить себя, что все это ей только кажется. Затем зажмурилась в надежде, что это сон. Но и с закрытыми глазами она видела нападение слонихи снова и снова в мельчайших подробностях вплоть до последнего мгновения.
Только сейчас из глаз Мары покатились слезы. Она была даже благодарна, что не может разглядеть расплывающееся красное пятно на груди у Джона. В голове впервые промелькнули мысли, ясные и отчетливые, как из газетного репортажа. Вместо того, чтобы пытаться испугать слониху, он мог ее просто убить.
Он увел ее подальше от меня. Он сделал все, чтобы меня спасти.
С этими мыслями Маре предстояло провести всю оставшуюся жизнь. А также с памятью о том, что они вместе пережили с Джоном и что досталось теперь ей одной. Подступила горечь от того, что можно было изменить или исправить. Что так и осталось невысказанным.
Наклонившись к нему поближе, Мара сказала громко и отчетливо, обращаясь к той части его сознания, что, возможно, еще была жива — его душе, которая, возможно, могла еще слышать ее:
— Джон. Я беременна. У нас будет ребенок.
Мара попыталась заглянуть в прикрытые веками глаза. Ей вспомнились дни, когда глаза Джона были ясными и светлыми, как синее небо в безоблачный летний день. Вспомнились и дни, особенно в последнее время, когда они были тусклыми и затуманенными тревогой.
Теперь для него все было кончено.
Она всматривалась в лицо Джона, словно пыталась запомнить его черты, знакомые до боли. Поджатые сухие губы после долгих недель сафари. Белые шрамы от травм, полученных в детстве, когда никто и не думал налагать швы, густые светлые волосы — все это она должна запомнить и сохранить в себе, потому что даже среди горя и ужаса этой минуты она понимала, что однажды, в далеком будущем, прижавшись к ее коленям, их ребенок захочет узнать правду о том, как погиб отец. Ради ребенка и ради Джона она должна запомнить этот миг.
Это и есть твой отец. Вместе со мной ты пережил его смерть.
Легкий шорох вверху вывел Мару из задумчивости. Она подняла голову — на развилке сухого дерева неподалеку устраивался гриф, деловито складывая трепещущие после полета крылья. Невидящим взглядом она уставилась на огромную птицу — верный признак витающей в воздухе смерти. Мару охватила внезапная ярость. Нащупав рядом с собой камень, она что было сил швырнула его в темную тень на белом остове дерева. Камень со звоном отскочил от ствола, а гриф поднялся в воздух; описав круг, он вернулся на прежнее место.
— Прочь отсюда! — крикнула ему Мара. Ее голос, отразившись от стен долины, как недавний выстрел, эхом вернулся обратно.
Прочь, прочь…
Но птица осталась на месте, наблюдая за ней голодным глазом и примеряясь изогнутым клювом. Вскоре прилетела еще одна. А затем еще. Мара понимала, что так или иначе ей придется вернуться к «лендроверу», а это значило оставить Джона одного. Ей не хватало сил даже на то, чтобы приподнять его тело. «Быть может, лучше прикрыть его лицо камнями, чтобы он не видел этих птиц, и быстро вернуться с людьми из деревни, которые смогут позаботиться о теле?» Она не станет везти его в региональный комиссариат в Кикуйю, как, возможно, следовало бы поступить. Она отвезет его прямо в приют, в то место, которое он любил и называл своим домом.
Но представить себе все эти действия хоть в какой-то последовательности никак не удавалось. Оставаясь на прежнем месте, отгоняя уже налетавших мух и сдерживая грифов в стороне одним своим присутствием, она, как показалось ей самой, замедлила, если не остановила, время. В том сгустке времени, который набежал между тем, что произошло, и тем, что должно случиться, она должна собрать все свои силы.
