Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Словом, на сей раз увлечение поэта древностью приходится признать неуместным, никак не соответствующим теме, но дело не только в этом. Читаем его псалом дальше:
Воин, пред коим многие пали
Стены, хоть меч был вражьих тупей…
Откуда взял, что тупей? Какие данные? Кто сказал? Что, наша «катюша» была «тупее», чем немецкий шестиствольный миномет? То-то они всю войну пытались ее перенять. Или наш танк Т-34, который тоже безуспешно пытались перенять, «тупее» их T-IV? А что «острее» могли немцы противопоставить 36 тысячам наших штурмовиков Ил-2? Словом, перед нами всего лишь стихотворный вариант известного иерихонского вопля: «Мы немцев трупами забросали!»
И этим дело не ограничилось. Еще и такое донеслось издалека о маршале Жукове:
Сколько он крови пролил солдатской!..
Он! Не враг проливал кровь наших солдат, а наш собственный полководец, ну, конечно, заодно с Рокоссовским и другими. Да, одна эта мысль в Стокгольме стоит Нобелевской.
Что ж горевал?
Вспомнил ли их умирающий в штатской
Белой кровати? Полный провал.
Поэту ясно, что не горевал. Он уверен, что, конечно, не вспомнил. Ведь вот же сподобился преставиться на белой кроватке, а они как… Тут никакого провала в стихотворении нет.
Что он ответит, встретившись в адской Области с ними?
Вот как: поэт отправил их в «адскую область»― и полководца и всех, чью кровь, по его разумению, тот пролил в Великой Отечественной войне. Ничего другого они в глазах возвышенного нобелиата не заслужили. И этим убитым им и встреченным в аду
Что он ответит? «Я воевал…»
Жалкая, мол, отговорка. И нет ему прощения, и место его только в аду. Вот так же недавно и Леонид Гозман поместил в аду Сталина, да еще рядом с Гитлером, главной жертвой культа личности и незаконных репрессий.
И еще:
Спи! У истории русской страницы Хватит для тех, кто в пехотном строю Смело входил в чужие столицы,
Но возвращался в страхе в свою.
Последние две строки компашкой помянутого Л.Гозмана цитируются то и дело, как непререкаемый нобелевский аргумент. Это для шакалов демократии сахарная косточка. Но сам Гозман не процитировал их и на подобное заявление все- таки не решился, он сузил вопрос, заявил, что наши пленные, освобожденные из немецких лагерей, тут же попадали в лагеря советские, ну, и потому, конечно, они «возвращались в страхе». Это тоже повторяется многократно. Отвечая Гозма- ну, я в газете «Завтра» назвал много имен писателей, которые были в плену, но после войны плен не повлиял на их жизнь, не помешал им: они поступали в столичные «престижные» вузы, издавали книги, по их книгам ставили фильмы, они занимали в Союзе писателей высокие посты, получали ордена, Сталинские и Государственные премии. Еще я писал, что могу привести гораздо более широкие сведения, чем о своих знакомых. Так вот…
На 20 октября 1944 года, т. е. за полгода до окончания войны, проверочные спецлагеря прошли 354 592 бывших военнопленных. Из них 249 592 человека, то есть подавляющее большинство, были возвращены в армию, 36 630 направлены на работу в промышленность и только 11 556 человек, или 3,81 %, были арестованы (И.Пыхалов. Время Сталина. Л., 2001.
С.67). Вот лишь у этих четырех неполных процентов и были основания для страха. Выдавать настроение этой доли за настроение всех, значит врать с превышением лжи над правдой в 25 раз. Словом, и на этот раз строки Бродского это поэтически оформленная клевета.
И наконец:
Маршал! Поглотит алчная Лета…
Ну, без Леты он не мог, в другом случае ― без Стикса, Ха- рона и т. п..
Поглотит
Эти слова и твои прахоря…
Прахоря, по-блатному, сапоги, только принято писать не «пра», а «прохаря» (Словарь лагерного жаргона. М., 1992. С. 199). Но при чем они здесь? И к чему в стихотворении скорбного характера мотивчик «блатной музыки»? Какая-то несообразность. «Эти слова», т. е. стихи, поэзия ― главное в Бродском, а сапоги для Жукова всего лишь деталь обмундирования. Как можно ставить их в один ряд? И каков общий смысл этих строк? Мол, все будет забыто. Sic transit gloria mundi. Но это же по меньшей мере опять очень странно в стихотворении, написанном вроде бы с целью воздать должное великому человеку и восславить его.
Для Пушкина фельдмаршал Кутузов был живым вдохновением:
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам подает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал ― и спас…
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас.
О старец грозный! На мгновенье Явись у двери гробовой,
Явись, вдохни восторг и рвенье Полкам, оставленным тобой!
Конечно, «эти слова» Бродского Лета поглотит, и довольно быстро, но слава маршала Жукова жива до тех пор, пока жив хоть один русский.
P.S. Возможно, мои рассуждения кому-то покажутся суровыми. Что делать! Ведь Бродский и сам в иных случаях не склонен был к любезностям. Так, в помянутой беседе с журналистом В. Пимановым тот спросил поэта, что он думает о романе Анатолия Рыбакова «Дети Арбата».
«― А что я могу думать о макулатуре? ― не задумываясь, ответил Бродский.
— Но ведь эта книга пользуется фантастической популярностью.
— А разве редко макулатура пользуется популярностью? ― ответил поэт».
2011
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
