— Продолжайте. Он приблизился к вам? Да или нет?
— Я снял с себя всю одежду.
— С намерением иметь сексуальные отношения с самцом пумы в джунглях?
— Ветер, холодный ветер поднялся в джунглях, когда я лежал там голым. Потом — страх! Пума была не в клетке. Я начал шарить вокруг себя и бесшумно, как только мог, прикрыл себя опавшими листьями, и лежал под ними, свернувшись и дыша тихо, как только мог. Но лесной ветер усилился и сдул все листья, и потом, потом —…
— И потом?
— Я почувствовал тепло, и знал — оно означает, что пума близко и уже бесполезно прятаться. Я вытянул тело, руки, ноги, все. Что-то начало гладить меня, точнее, лизать. Я знал, что это был язык пумы. Пума вылизывала меня, как все животные вылизывают своих детей. Она начала с пальцев ног, а потом язык поднимался все выше и выше, пока —…
— Она лизала ваш пах?
— Да! И я испытал, испытал оргазм и проснутся.
— Сон повторяющийся?
— Он снова приснился мне вчера. Это может быть связано с —?
— Связано с чем?
— С фотографией, которую я вырезал из газеты.
Дрожащими пальцами он достает вырезку и передает ее врачу.
Фотография Олли из газеты. Над фотографией заголовок: «ПРИГОВОРЕННЫЙ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ УТЕШЕНИЯ ЦЕРКВИ».
— Я вложу это в ваш формуляр. Я понял.
— Нет, нет, пожалуйста, я хочу чтобы вы вернули ее мне.
— Вы хотите продолжать видеть этот детский сон?
— Я хочу навестить этого молодого человека до казни и предложить ему, уговорить его получить единственное утешение, которое ему осталось — веру!
Камера. Олли в трусах сидит на уголке своей койки, когда в камеру впускают нервничающего, сильно потеющего но ухоженного молодого студента. Посетитель хрипло дышит.
— Я могу… извините… мне можно, присесть куда-нибудь?
— Садитесь на этот стул.
— О да. Спасибо. Благодарю вас.
Студент садятся и немедленно вынимает из кармана бумажную коробочку с таблетками, достает несколько белых таблеток и бросает их в рот.
— Я пришел, чтобы увидеть вас.
— Я так и думал. Что у вас в этой коробочке?
— Таблетки… от состояния.
— Какого состояния?
— Небольшого… повторяющегося… сердечного расстройства.
— А…
— В этом состоянии у меня рот очень сильно пересыхает. Можно мне немного воды?
Олли наливает в эмалированную кружку из крана в углу камеры.
— Спасибо.
— Вам незачем шептать. Охранник в самом конце коридора. Что вас заставило прийти сюда?
— Э-э… просто хотелось поговорить, — все еще шепотом.
— Мне нечего сказать, кроме того, что мне сказали — завтра я иду.
— Идете куда?
— На электрический стул.
— Ох… Нужно одну-две минуты, чтобы мое состояние… э… пришло в норму.
— Разрешите посмотреть на коробочку с вашими таблетками.
— В такую жару, как сегодня, нельзя держать их в кармане рубашки. От пота коробочка размокает, и таблетки слипаются.
— Я постараюсь… запомнить в будущем.
— Могу я… мне бы хотелось… прочесть вам что-нибудь.
— Что?
— Двадцати первый псалом.
— Я же сказал — больше никаких капелланов.
— Я не капеллан, я семинарист. И я, должно быть, чужд вам со своим сочувствием ко всем непонятым в мире.
— О, вам приходится сочувствовать многим.
— Да, да… боюсь, что так. Вы готовы к завтрашнему дню?
— Я не готов сесть на такое горячее сиденье, но какая разница — оно уже готово для меня.
— Я говорю о вечности, что ожидает нас всех.
— Она может позволить себе ждать довольно долго. Вечность. Человек не может ждать так долго. Или может? Нет, не может. Особенно, когда назавтра у него назначено свидание с неким интересным стулом. Не послезавтра, а рано утром — завтра. Посмотрите. У меня сотоварищ по камере.
— Вы имеете в виду меня?
— Я говорю о мухе, которая жужжит вокруг нас. Перед ней разворачивается вечность — более длинная, чем передо мной. Смешно?
— Вы не возражаете, если я прихлопну ее журналом?
— Возражаю. Муха в качестве сокамерника лучше, чем никого. Я вот что вам скажу. Мне здесь одиноко, и одиночество не уменьшается, а растет и растет. Оно достигло уже размеров горы и лежит на моих плечах.
— Вы позволите мне дать вам крест, чтобы вы могли надень его?
— Очень мило с вашей стороны, но у тюремного капеллана уже есть крест.
— Пожалуйста, возьмите его у меня. Мне хочется дать его вам. После этого его вернут мне. Если я попрошу. Посмотрите. Это золотой крест с аметистом в центре.
— Я бы взял его, если бы мог заложить, но за предложение спасибо.
— Этот наш мир —…
— Это не мой мир.
— Этот наш мир, ваш, мой, каждого — это преходящее существование — это только порог, первый шаг к чему-то необъятному вне его.
— Да. Смерть необъятна, но это первый шаг только к грубо сколоченному ящику из неотесанных сосновых досок.
— Попытайтесь встретиться со Спасителем в состоянии умиротворенности. Вы все еще держите в руках мои таблетки.
— Все таблетки слиплись в тесто. — Он бросает коробочку студенту, но она падает на пол.
— Я возьму немного этого теста мизинцем, и —…
Он так и делает, Олли подает ему еще одну кружку воды.
— Да. Спасибо. Очень горькое тесто… Вы сейчас перед лицом последнего и самого главного события.
— Чушь.
— Поверьте мне.
— Я был боксером. Хорошим.
Он продолжает с печальной, спокойной улыбкой, которая всегда сопровождает это заявление.
— Я был чемпионом Тихоокеанского флота в легком весе. А потом потерял руку.
— Может быть вы заблуждались?
— Нет, я был чемпионом — пока не потерял руку.
— Я думаю, что вы заблуждались, не знали этого и упорствовали в своем заблуждении.
— Не я вел машину. Я кричал парню, который был за рулем: «Тише, тише ты, сукин сын!» Мы въехали в тоннель. Тоннель моей жизни. Парень за рулем был пьян. Не мог вести. И в тоннеле нашей жизни произошла катастрофа. Катастрофы никогда не бывают праведными. Челюсть у меня отвисла. Как у щелкунчика. Я выжил. Какой ценой выжил? Боксер с оторванной рукой. Все хорошо. То есть, все плохо. Можете вы объяснить это мне?
