— Сегодня мне надо в салон красоты, — сообщила она решительно, сосредоточенно разглядывая себя со всех сторон в зеркало, — а завтра — на пробу на студию.
Только через несколько дней Саша открыла свою компьютерную почту. В электронном почтовом ящике ее ждало Муркино письмо, высланное несколько дней назад: «Сашка, прочитала я твое последнее послание, и позавидовала твоей жизни — новые перспективы, новые люди вокруг! Но я так, по-хорошему позавидовала. Мое твердое убеждение, что все это у меня забрало появление Матюши. С тех пор, как он появился в моей жизни, в ней больше не осталось места ничему — не могу никуда уехать, потому что либо придется оставить его на Сергея, а это значит ехать одной и с чувством тоски и вины, либо тащить с собой, а это тот вариант, при котором лучше и легче оставаться дома. Тут все же и детсад под рукой, и все удобно, а главное, не мучит и не манит ощущение, что за окном течет прекрасная полная развлечений жизнь, а я сижу в гостиничном номере, с бутылочками и пеленками и тщетно пытаюсь развлечь скучающего малыша. Все радости жизни заменила радость обладания. Обладания Матюшкой, Сережкой, домом, „Букашкой“, Америкой… Вот и сижу, настоящим хуторянином. И вся моя психология становится психологией кулака. Вчера разжились новой машиной — Хондой „Одиссея“. Нам с Матюшей теперь надо много места, и в ней для меня навигатор, а для Мэттовых мультяшек — дивидишник. Вечером разожгли камин, крепко выпили в честь этого приобретения, и я сидела и наполнялась ощущением своего кулацкого благополучия. Приятно думалось и о двух гигантских холодильниках, набитых куриными ножками и стеками и соками и сырами и колбасами и хлебом и овощами и фруктами; приятно думалось о ящике душистых, крепких, чуть кисловатых яблок, которые Сергей с Матюшей набрали прямо с деревьев на ферме, и о своих двух комнатах-шкафах, увешанных брюками, свитерами, пиджаками, юбками, платьями, блузками, поясами, и о своей туалетной, где на мраморной доске красуется вся моя коллекция духов, и о ящиках, полных косметики, и о гараже, в который едва втиснулись два велосипеда, мотоцикл, „Букашка“ и Одиссея…
А ночью пришло возмездие. Вдруг поползли мысли о том, что, вот, дядька, который собирался чинить окна, пропал куда-то, а не сегодня-завтра грянут морозы, и тогда вся затекающая внутрь вода станет замерзать, и начнут лопаться доски, и померзнут все растения в оранжерее… И что за окном проливной дождь, а крыша все еще не починена, и что вчера заметила, что две железные балки в гараже, которые держат на себе камин семейной комнаты, который, в свою очередь подпирает весь второй этаж, внизу совсем проржавели, и как пить дать, рано или поздно рухнут, и тогда вместе с ними рухнет весь дом… Потом, по ассоциации, вспомнила Уорлд Трейдт Сентр, но, не буду кривить душой, с гораздо меньшей болью и огорчением, чем шаткость собственного дома… И вот так валялась почти всю ночь, и сама себя изводила. В час ночи встала, согрела молока, включила свет и немного почитала, потом ненадолго задремала, но едва начало светать, я опять за свое, что по весне необходимо посадить цветы, нет, сначала деревья, и непременно каким-то образом извести комаров… А за всем этим стоит, не отступая, твердая уверенность, что я опять беременна, и жизни моей теперь совсем конец, и не будет ни свободы, ни просвета еще много лет, а только и будет, что хлопоты по дому, по хозяйству, и непрекращающийся уход за детьми да за садом…
Знаю, что ты мне скажешь: „Ну зачем же ты так себя мучаешь — не беременей, а займись чем-нибудь престижным и интересным“. Но честно признаюсь, я наверное, нашла себя — своими хлопотами и заботами я как-то и счастлива…
Саш, успокой, скажи, что, несмотря на всю банальность моего существования, я тебе все же нужна! А то меня вдруг испугала такая колоссальная разница в нашей жизни. А ведь когда-то, когда мы познакомились, мы обе были самостоятельными, эмансипированными женщинами с многообещающими карьерами! А теперь у тебя вся жизнь с ее кипением, радостями, наслаждениями, проблемами и нерешенными задачами, а меня засосала тихая заводь буржуазного довольства, и я утонула в мелких домашних хлопотах. Вот меня и волнует, как бы тебе не стало со мной вконец скучно. А то твои письма — и о принимаемых делегациях, и о днях рождениях на Рублевском шоссе читаю, как фильм про роскошную жизнь, но начинаю чувствовать, что не могу рассказать тебе взамен ничего равноценного. Только предложить тебе свою любовь и дружбу…»
И вдруг Александра почувствовала сильное раздражение. Ну что толку в этой любви и дружбе? В конце концов, когда ей надо было спасать свою карьеру, пришлось позаботиться о себе самой, и никто, ни один на свете друг-приятель-муж-любовник не пошевелил ради нее пальцем за просто так. Даже… Нет, нет, о нем она больше никогда вспоминать не будет. Никогда. Ее тут никакой вины нет. А Мурка сидит с подветренной стороны у мужа, и у нее ни забот, ни диллем, ни угроз Вадимовых… Саша нажала на аттачмент и на экране возникла фотография: Мура в белом сарафане с Матюшей на руках стоит на въезде в ее дом рядом с Сергеем. На заднем плане открытый гараж и в нем две машины и мотоцикл. И оба стоят такие довольные-предовольные и своим гаражом, и своими машинами, и своим домом с садом, и самими собой.
На фотографию эту смотреть было просто нестерпимо. Неудивительно, что Мура может себе позволить мучиться окнами да балками, в то время как Александре приходится бороться с реальными проблемами, и добиваться всего собственными силами. И Муре она об этом даже упомянуть не может. Но никакой своей вины перед Мурой она вовсе не чувствует. Наоборот, это Мура должна перед ней себя чувствовать виноватой. В конце концов, она сама про себя сказала, что она «эгоистичный, скупой и черствый человек». И постоянно задевала Сашу своей бестактностью. Ей скучно в своей благополучненькой жизни, вот она и пишет. Паразитирует на Сашкиной жизни. Энергетический вампир. Об этом ее Оделия предупреждала. А разговоры про вечную дружбу — это все манипуляция. Мура сама говорила, что настоящая любовь выражается в делах, а не в словах. И где были эти дела? Теперь-то с Александрой все захотят дружить. Положа руку на сердце, Саша в последнее время по отношению к бывшей подруге особенно нежных чувств давно не испытывала. И нужно быть честной: когда нечего сказать, то лучше ничего и не говорить.
И Александра не стала отвечать. Тем более, что тосковать и скучать ей больше не пришлось. В ближайшие дни жизнь сильно закрутилась, и такое пошло-поехало, что стало совсем не до переписки.
Смерть разводит людей, но и жизнь разводит их тоже. И Муре придется это понять.
* * *
Томик рыдал, Матюша пытался свалиться с лестницы, телефон звонил, истопник, пришедший подготовить систему отопления до зимних морозов, кричал что-то из подвала… Мура сунула погремушку Тому, но в ответ на хитрую попытку отделаться сын заорал еще сильнее. Матюшу посадила на бедро, он крепко прижался к маме, обнял ручонками, засмеялся, вытер сопливый нос о белую кофту. Мурка крикнула истопнику:
— Just a moment! — ответила на телефон, слава Богу, это был Сергей, который понял, что аврал, и отпустил, и Мура с висевшим на ней маленьким коалой спустилась в подвал, только для того, чтобы прытко нестись обратно и по указке мастера включить отопление и установить правильную влажность.
