Римляне слишком поздно поняли, с каким человеком имеют дело. Солдаты, наводнившие пунические палубы, почувствовали, что дощатый помост подаётся и качается под их ногами. Они кинулись к своим судам, но галера Чёрного Магро не отпускала их, увлекая на дно вместе с собою, и они погружались, крепко сжатые крючковатыми когтями.
Палуба судна Магро покрыта водой и тянет на дно связанные с ним железными узами римские галеры; один укреплённый борт лежит на волнах, другой высоко вздымается в воздухе; отчаянно силятся римляне сбросить смертельные объятия железных когтей. Теперь красная галера уже под водой и всё скорее, всё с большей силой увлекает вслед за собой своих врагов…
Раздирающий треск: деревянный бок оторван от одной из римских галер, и, изуродованная, расчленённая, она беспомощным обломком остаётся лежать на поверхности. Только последний жёлтый отблеск на синих волнах показывает, куда была увлечена её спутница, погибшая в смертельных объятиях врага. Тигровый флаг Карфагена утонул, исчез в водовороте, и уже никто никогда не увидит его на лоне вод.
В том же году большое облако семнадцать дней висело над африканским берегом – густое чёрное облако, служившее тёмным саваном горящему городу. Когда же миновали семнадцать дней, римские плуги, из края в край, прошли через пепел по земле, где стоял величавый град, и место это победители посыпали солью в знак того, что Карфагена не будет больше никогда.
А вдалеке, на горах, стояла горсть нагих изголодавшихся людей и смотрела на унылую долину, которая некогда была самой красивой, самой богатой на всей земле. Слишком поздно они поняли, что в силу закона небес мир принадлежит лишь закалённым, самоотверженным людям, а тот, кто пренебрегает мужскими добродетелями, скоро будет лишён и славы, и богатства, и могущества, ибо они – лишь награда за мужество.
1911 г.
Привидения в замке Горсторп-Грэйндж
Природа явно не предназначила мне роль первопроходца, самостоятельно прокладывающего тропу к успеху, – в этом я совершенно уверен. Странно даже осознавать, что последние двадцать лет я просидел за прилавком бакалейного магазинчика в Восточном Лондоне; что ж, магазинчик этот, по крайней мере, помог мне обрести финансовую независимость, а потом и вступить во владение Горсторп-Грэйнджем. В привычках своих я весьма консервативен, отличаюсь вкусом изысканным и аристократичным. Дух вульгарной толпы претит самой моей сути. История нашей семьи, семьи д’Оддов, берёт начало где-то в незапамятных временах, о чём свидетельствует хотя бы тот факт, что ни в одном из трудов более или менее авторитетных историков о времени появления её на исторической сцене Британии никоим образом не упоминается. И всё же инстинкт подсказывает мне, что в жилах моих течёт благородная кровь крестоносцев. Даже сегодня, по прошествии столетий, с уст моих то и дело срываются выражения вроде: «Клянусь Божьей Матерью!» – и меня не оставляет чувство, что при благоприятных обстоятельствах я вполне мог бы привстать в стременах да и оглоушить неверного – ударом булавы, к примеру.
Горсторп-Грэйндж – феодальный замок, – разумеется, если верить объявлению. Впрочем, обстоятельство это сказалось лишь на стоимости имения; прочие же преимущества оказались скорее мнимыми, нежели действительными. И всё же приятно, поднимаясь по лестнице, заглядывать в амбразурные щели, сквозь которые – коли возникнет надобность – я вполне мог бы пустить стрелу; кроме того, и замысловатое приспособление, позволяющее при случае окатить незваного гостя расплавленным свинцом, тоже как-то добавляет мне уверенности в себе. Подобные удовольствия вполне соответствуют моему нраву, так что ради них я не пожалел бы никаких денег. Каменные зубчатые стены и сточная канава… то есть, прошу прощения, ров, я хотел сказать, опоясывающий замок, массивная решётка и крепостная башня – всем этим, согласитесь, можно гордиться. И лишь совершенное отсутствие одной-единственной детали – сущей безделицы – мешает Горсторп-Грэйнджу стать подлинным совершенством: в нём, знаете ли, нет привидения.
Это немалое упущение, и оно не может не огорчить каждого, кто в соответствии со своими консервативными вкусами и понятиями стремится к достойному уединению. Мне же осознание этого факта печально вдвойне. С детских лет, не жалея сил своих, я изучаю всё, что связано со сверхъестественными явлениями, и, конечно же, свято в них верю. Океан литературы о привидениях поглотил меня с головой; сегодня, уж верно, не сыщется такой книги на эту тему, которая ускользнула бы от моего внимания. Я даже немецкий выучил: нужно же было одолеть как-то трактат по демонологии. В детстве я часто прятался в тёмных комнатах, надеясь встретить там призраков, коими стращала меня нянечка, – страсть к ним не умерла во мне и по сей день. И вот, представьте себе, настал день, когда я вдруг осознал, что обладаю достаточными средствами, дабы обзавестись собственным призраком – есть ли нужда говорить, что мысль эта преисполнила меня небывалой радости?
Правда, о призраках в объявлении не упоминалось. И всё же, осмотрев заплесневелые стены и тёмные коридоры замка, я понял: чтобы в таком месте да не водилось хотя бы одного привидения – этого просто не может быть. Как собаку тянет к конуре, так и заблудшего духа тянет к подобным местам. Чем, в конце концов, занимались все эти мои благородные предки – э… простите – предки семейства, которое продало мне замок, – неужто не нашлось среди них хотя бы одного смельчака, который бы отправил в мир иной свою возлюбленную или предпринял какие-то иные меры, дабы обеспечить благодарных потомков призраком? Ах, как всё это меня волнует – даже сейчас не могу писать об этом спокойно!
Долго я ждал, уповая на чудо. Крыса ли пискнет за панелью, застучит ли дождь о пол чердака, я уж весь трепещу: вот он – долгожданный призрак! И знаете, мне было при этом ни капельки не страшно. Если шум приключался ночью, я тут же посылал выяснять причины оного миссис д’Одд, даму весьма решительную; сам же забирался с головой под одеяло и начинал наслаждаться восторженным предвкушением восхитительной встречи. Увы, результат всегда оказывался неутешительным: подозрительные звуки объяснялись, как правило, причинами противоестественно банальными; даже обладая самой богатой фантазией, никак нельзя было облечь их блестящим покровом романтики.
Так и свыкся бы я, наверное, со своим несчастьем, если бы не Джоррокс с фермы Хэвисток. С Джорроксом – типом на редкость прозаическим, неотёсанным и вульгарным – я знаком в силу того лишь случайного обстоятельства, что наши владения соседствуют друг с другом. Так вот, в доме этого простолюдина, совершенно неспособного насладиться чудом гармонии, очарованием древности, живёт самое настоящее привидение. Правда, появилось оно там всего лишь в годы правления Георга Второго – некоей молодой даме вздумалось именно в этом неподобающем месте перерезать себе горло в память о возлюбленном, павшем в битве при Дёттингене[45]. И всё же, согласитесь, это придаёт жилищу Джоррокса оттенок незаслуженной респектабельности – особенно если учесть ещё и присутствие пятен крови на полу. Разумеется, сам Джоррокс оценить масштабы свалившегося на него счастья неспособен: больно слышать те выражения, в которых отзывается он о своём привидении. Да и откуда ему знать, как жажду я слышать в своём замке все эти ночные вздохи и стоны, о которых он говорит со столь непочтительным раздражением? Сколь же низко должны были пасть современные нравы, чтобы даже призраки побежали прочь из замков в дома всяких ничтожеств!
