Кюстин ищет забвения и утешения в путешествиях, литературе и католицизме. В дальнейшем его жизнь не была богата драматическими событиями. Он умер в 1857 году.
Если светское общество отвергло Кюстина, то литераторы охотно посещали его салон. На вечерах у Кюстина играл Шопен, с ним общались Виктор Гюго, Бальзак, Бодлер, Стендаль, Жорж Санд, Ламартин. В поисках своего литературного «я» Кюстин перебрал различные жанры: стихи, прозу, драму. Он написал четыре романа: «Алоис» (1829), «Мир, каков он есть» (1835), «Этель» (1839), «Ромюальд, или Призвание» (1848), но ни один из них не стал ни подлинным успехом, ни позорным провалом для автора.
До публикации книги «Россия в 1839» Кюстин оставался, по словам своего немецкого друга Генриха Гейне, «un demi homme de lettres».[143]Он искусно описывал свои путешествия в Швейцарию, Италию, Англию и особенно в Испанию (цикл писем «Испания при Фердинанде Седьмом», 1838). Эти заметки не имели ни исторического, ни литературного значения и достаточно быстро устаревали. Однако именно в них Кюстин отшлифовывал свой метод опасного, но всегда соблазнительного сравнительного анализа различных национальных ментальностей, прокладывая дорогу двум куда более основательным, чем он, философам: Николаю Данилевскому и Освальду Шпенглеру с их идеями обособленных культурно-исторических типов. Сравнительный анализ блестяще оправдал себя в русской поездке. Четыре тома писем «Россия в 1839» (первое издание, 1843 г.) стали кульминацией литературной карьеры Кюстина, европейским бестселлером. Парадоксально, но факт: именно Россия обеспечила ему приличное посмертное существование в Пантеоне словесности.
Кюстин заметил сам, что в России он мало повидал, но о многом догадался. Действительно, за неполные три месяца пребывания в России он видел немного, его маршрут ограничился Петербургом, Москвой, Ярославлем и Нижним Новгородом, но, не владея языком, он угадал нечто такое, что дало Герцену возможность написать:
«Без сомнения, это — самая занимательная и умная книга, написанная о России иностранцем».
Слова Герцена — при том, что с тех пор о России написаны десятки тысяч книг, — верны, на мой взгляд, и сегодня.
Кюстина как следует «трясли» на русской пограничной таможне, но затем встретили в Санкт-Петербурге как желанного гостя. Сам Николай I оказал ему радушный прием и несколько раз на дворцовых раутах заводил с французом доверительные беседы, касавшиеся таких «горячих» тем, как самодержавие, республика и сосланные или казненные им декабристы. Император стремился заручиться поддержкой известного в Европе путешественника и благодаря ему в какой-то степени упрочить международный престиж России, сильно подорванный кровавым подавлением польского бунта 1830–1831 годов. Тонкий мастер светской беседы, Кюстин расточал комплименты царю в обмен на царскую доверительность.
У Кюстина, в частности, была конкретная цель выхлопотать для своего интимного парижского друга, польского эмигранта Игнация Туровского, разрешение на въезд в Россию. С этим вопросом он обратился к императрице, но наткнулся на вежливый, хотя и определенный отказ. Впоследствии кюстинские недоброжелатели пытались объяснить резкости в его письмах именно этим отказом.
Кюстин тайно писал свои русские письма, предусмотрительно никому не сообщая о них, и через французское посольство переправлял их в Париж. Наблюдательный автор описал северные пейзажи и столичные балы, клопов в гостиницах и широкую Волгу, одежду простонародья и Московский кремль. Он пришел к выводу, что русские, если у них отсутствуют калмыцкие квадратные носы, красивы, и речь их певуча. Но он не ограничился этнографией. В духе таких известных в то время книг, как «Германия» мадам де Сталь и «О демократии в Америке» Токвиля, Кюстин стремился к концептуальному восприятию страны. Он был подчеркнуто субъективен в своих эстетических оценках: невзлюбил знаменитый петербургский памятник Петру I работы Фальконе, с дилетантской лихостью высказался о «подражательности» поэзии Пушкина. Но главное, что его интересовало, — это национальный характер и режим.
Вернувшись во Францию, автор писем еще три года тщательно трудился над ними прежде, чем издать. Смысл его доработки определить невозможно, поскольку черновики не сохранились, но, видимо, работа велась в направлении осмысления русской истории, с опорой на многотомную «Историю государства Российского», написанную Карамзиным, и «Философическое письмо» Петра Чаадаева.
Исследователи не располагают достаточным материалом для того, чтобы судить, действительно ли состоялась московская встреча Кюстина с Чаадаевым. Однако бесспорно, что на концепцию Кюстина повлияли его беседы с такими видными тогдашними русскими «диссидентами», как А.И.Тургенев и П.Б.Козловский. Бесспорно также и влияние на Кюстина со стороны многочисленных польских эмигрантов в Париже.
«Россия в 1839» сильно взволновала русское общество, расколов его на два лагеря: поклонников и врагов, как и «Философическое письмо» Чаадаева. Вместе с чаадаевским письмом книга побила все рекорды длительности цензурных запретов. Но если сочинение Чаадаева все-таки было опубликовано в России после революции 1905 года, то Кюстин на русском языке не опубликован полностью до сих пор. Правда, несмотря на запрет книги, все просвещенное русское общество (как это водится в России) ее прочло. Более того, прочло с той страстью, с которой читаются только запретные книги. В результате Кюстин стал заповедным сожителем, интимным фактом русской культуры.
В конце прошлого века была предпринята первая попытка опубликовать русский перевод. Несколько отрывков с неодобрительными комментариями появились в журнале «Русская старина» в 1891 и 1893 годах. Затем в 1910 году вышел сокращенный перевод книги под названием «Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина». Наиболее острые места книги русский переводчик не перевел, а, смягчив, пересказал, попеняв автору за «наклонность к слишком поспешным обобщениям».
Уже в советское время, в 1930 году, в «Издательстве политкаторжан» вышел сокращенный вариант нового перевода «Николаевская Россия (Россия в 1839 году)». Авторы предисловия, С.Гессен и А.Предтеченский, отнесли книгу Кюстина «к числу крупнейших исторических памятников», назвав ее
«интереснейшим документом той мрачной и зловещей эпохи, которая связана с именем императора Николая Первого».
В эпоху наступавшего сталинского террора публикация значительной части книги Кюстина, беспощадно бичующего русский абсолютизм, выглядела, несомненно, вызывающе, и неслучайно в последнем абзаце перевода было произвольно вставлено спасительное слово: «Каждый, — читаем в русском тексте, — близко познакомившийся с царской (курсив мой. — В.Е.) Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране».
В Европе «Россия в 1839» переиздавалась с 1843 года по 1855 год девятнадцать раз: это было, по мнению французского исследователя Кюстина Ж.-Ф: Тарна, «абсолютным рекордом для той эпохи». Вышли 12 изданий по-французски, три по-немецки, три по-английски и одно по-датски.
