— Наука виновата, — тихо говорил ученый. — Наука и человек, неуемное желание человечества знать больше, чем позволительно для нас как для вида.
Впрочем, певица вполне понимала, что ее совесть тоже оказалась бы придавлена бременем, имей она хоть малое отношение к созданию этого чудовищного оружия, которое теперь отбрасывало тень на жизнь всех людей и, бесспорно, будет и впредь отбрасывать, покуда существует человеческий род.
— Опасно не само знание, — печально сказал тогда Джордж. — Все дело в том, как его применить. Расщепление ядра может служить благу человечества.
— Или разнести нас всех вдребезги, — продолжила Марджори. — Что, учитывая глупость политиков, является куда более вероятным исходом.
…Приподняв цветочный горшок — осторожно, на тот случай если прежний квартирант вернулся в свою резиденцию, — Делия взяла ключ от башни. Оказавшись внутри, она на краткий миг испытала побуждение пойти в нижнюю комнату — просто чтобы напомнить себе, какой страшной и отвратительной была жизнь, — но устояла перед искушением.
— Не ради этого ты создала ту комнату, — произнесла Воэн, обращаясь к Беатриче Маласпине. — Ты, старая ведьма, прекрасно знала, что делаешь. — Певица стала подниматься по лестнице. — Если бы я верила в призраков — а я в них не верю, — то сказала бы, что твой дух и по сей день витает на «Вилле Данте», наблюдая за нами, насмехаясь над нами. Не этим ли всегда занимаются духи умерших — дразнят оставшихся на земле живых? По крайней мере, — продолжала Делия, — ты хоть не занимаешься тем, чем занимался у нас в школе полтергейст; раскидывал вещи, включал и выключал краны с водой и до полусмерти всех пугал.
Избыток пубертатной энергии — такой вывод сделали в конце концов, когда все попытки найти виновную среди учениц провалились. Явление необычное, но отнюдь не неизвестное. В результате в школу приехал друг школьного священника, веселый маленький человек в потертой сутане и с огромным крестом на шее. Он обошел всю школу, прыская святой водой и осеняя крестным знамением каждое помещение, каждый уголок и закоулок, каждый шкаф и буфет — все, что только мог найти. Он даже поднялся на крышу и долго ходил туда-сюда мимо карнизов. После чего никаких неприятностей больше не было.
Джордж чем-то напоминал Делии того маленького священника — только физик был так часто мрачен, а того переполняла жизнерадостность.
На самом деле, думала Воэн, открывая дверь в верхнюю комнату, по натуре Хельзингер как раз из тех, кто должен искриться жизнелюбием. Что же с ним произошло, что так его изменило? Жизнь, надо полагать.
Делия стояла в центре комнаты и поворачивалась, водя по кругу фонарем. Узкий луч плясал по стенам, рисуя на них узор из света и цвета. Она пропела несколько тактов из вагнеровского «Золота Рейна», и хотя в этой комнате, выложенной керамическими плитками, акустика была далеко не блестящей, возникло интересное эхо. Существовало нечто такое, что роднило ее с Беатриче Маласпиной: любовь к Вагнеру, если верить рисунку в записной книжке.
Ну да ладно, она здесь не затем, чтобы водить фонарем по стенам и думать о Вагнере. Она пришла сюда с другой целью. Вот ее цель — деревянная коробка на столе. Под крышкой обнаружилась вторая — в виде палитры. Делия просунула в отверстие палитры указательный палец и приподняла ее. Под ней находились краски. Судя по виду, нетронутые. Значит, не те, которыми пользовалась хозяйка. Может, она купила эту красивую новую коробку, а потом уехала в Рим, да так и не вернулась к своей башне и краскам?
— Вздор! — произнесла Делия.
Беатриче Маласпина оставила их здесь совсем не случайно. Певица вернула палитру на место, закрыла крышку и, в последний раз проведя фонариком по мозаичным стенам, покинула башню.
— Это вам.
Люциус недоуменно уставился на деревянную коробку, положенную ему на колени.
— Любезность со стороны покойной Беатриче Маласпины, — пояснила Делия и повернулась к Марджори: — Ваши привычки заразительны. Я обнаружила, что разговариваю вслух с хозяйкой, вот только сейчас, в башне.
Джессика и физик встали и подошли к тому месту, где сидел Уайлд.
— Что это? — спросила Мелдон.
— Краски, — пожала плечами Свифт. — Подарок, оставленный Беатриче Маласпиной для Люциуса. Совершенно новые, как я понимаю.
— Да, — подтвердила певица. — Ну же, Люциус, откройте их. Посмотрите, тот ли это тип красок, которым вы пользуетесь.
— Поскольку я уже давно не пользуюсь никакими красками… — начал он, но не смог устоять перед искушением. Открыв коробку, американец приподнял палитру и заглянул под нее — туда, где аккуратными рядами лежали толстые маленькие тюбики.
— Есть что-то специфическое в ящике с красками, — заметила Джессика. — Сама я никогда не умела ни рисовать, ни красить, но всегда мечтала найти в своем рождественском чулке цветные мелки и краски.
— Девчонкой я выиграла большую коробку фирменных камберлендских цветных карандашей, — неожиданно поведала Марджори. — На празднике. В течение многих лет это была моя самая ценная вещь. Я и мысли не могла допустить, чтобы пустить их в дело, и в результате они развеялись с дымом, когда в наш дом попала бомба. До сих пор вижу их перед собой как наяву.
— Под красками есть еще что-то, — подсказал Джордж. — Они лежат на поддоне, который вынимается.
И в самом деле, на дне коробки обнаружились: сосуд для лака или грунтовки, несколько кистей и фотография.
— Ну же, — подстегнула Делия. — Вы должны непременно увидеть, что это. Наверняка еще одна приветственная открытка от Беатриче Маласпины.
Фотография оказалась любительским снимком фрагмента той комнаты, в которой они находились, а точнее: крупный план части бордюра (фриза, как окрестила его Марджори) с шествующими на «Виллу Данте» паломниками. На фотографии виднелись аккуратно начертанные тушью схематичные контуры четырех фигур.
Люциус наморщил лоб. Потом его лицо прояснилось, и он начал хохотать.
— Это же мы! — воскликнула Марджори. — Ее последние гости.
В комнату вошла Бенедетта, неся поднос с печеньями и золотистым вином. Люциус положил коробку на стол и поднялся. Он подвел Бенедетту к стене, где вилась нарисованная, исчезая вдали, вереница людей, тянущихся к «Вилле Данте». Последней в ряду была фигурка женщины, которая оглядывалась назад и ободряюще протягивала руку — словно тем, кто следует за ней, — но за ней не было никого и ничего, кроме неясных контуров и бледной зелени травы.
Люциус заговорил со служанкой, и та согласно закивала. Она указала на последнюю фигуру и произнесла, очень отчетливо, «синьора Беатриче». Затем едва не силой потащила американца к веренице фигурок, называя каждого паломника по имени, при этом на ее лице явственно отражалось отношение к каждому. Она с великой гордостью указала на маленькую фигурку в черном.
— Пикассо, — со смехом произнесла она.
— Уф! — Банкир высвободился из ее хватки и взял рюмку с вином. — Задачка решена. Да, все эти люди — друзья хозяйки, которые гостили здесь, на вилле, в разные годы. Некоторых из них изобразила собственноручно сама Беатриче Маласпина, других — нет, а поскольку среди ее друзей было много известных художников, вот вам несколько изумительных портретов.
