— Дело в том, что с ней все было в порядке, как и с вами. Похоже было на то, — Гэйнор тщательно подбирала слова, — как будто ее тело осталось, а душа улетела куда–то… куда–то далеко.
Лицо Даны внезапно застыло.
— Именно это я и чувствовала, — сказала она. — Мне снились такие ужасные сны. Я была заперта в сосуде в какой–то огромной лаборатории. Я все время билась о стенки и кричала, но никто не приходил и не выпускал меня. Я чувствовала себя бабочкой под стеклом. И я боялась, что надо мной собираются проводить какой–то жуткий эксперимент.
— Кто? — спросила Гэйнор.
— Какая–то женщина часто приходила и пялилась на меня. Она была огромная, или это я была слишком маленькая. У нее были плотоядная улыбка во все тридцать два зуба и страшные черные глаза — знаете, как бывает, заглядываешь в черную пещеру и понимаешь, что в глубине ее таится что–то смертельно опасное. На ней всегда было вечернее платье, что для лаборатории совсем неуместно. Там были и другие лица — кошмарные и злобные, как в книжке про Румпельситскина. У меня была такая в детстве, и картинка из этой книги навевала на меня такой ужас, что я боялась засыпать ночью. А тогда было похоже, что я все–таки заснула и картинка стала реальностью, а я никак не могу проснуться. Не могу проснуться!
— Ферн тоже снились кошмары, — сказала Гэйнор, — про двух ведьм, живущих под корнями огромного дерева, заполонившего собой весь мир.
— Этот сон, похоже, приятнее, чем мой, — ответила Дана. — Линдсей, мой психиатр, говорит, что все это очень интересно и вполне в стиле Кафки. — Она сказала это даже с некоторым удовольствием. — Но в тот момент это было… не то чтобы реально, но очень страшно, я словно застряла во сне и никак не могла из него выбраться. Линдсей говорит, что это символично, но тогда мне это так не казалось. Очевидно, все это как–то связано со смертью моей матери и взаимоотношениями с отцом.
— Я сожалею б том, что случилось с вашим отцом, — сказала Гэйнор.
— Я не верю, что он мог сделать что–то противозаконное. Он всегда был таким щепетильным и принципиальным в этих вопросах. Не могло это все быть притворством и лицемерием…
Дана казалась совершенно обескураженной, и Гэйнор подумала, что даже если она и не слишком любила отца, то, должно быть, привыкла полагаться на него. А теперь ее заставляют разувериться в нем.
Гэйнор никак не могла придумать, что бы такое утешительное сказать Дане.
— А как вы выбрались из того сосуда? — спросила она.
— Линдсей тоже меня об этом спрашивала. Странно, да? Она сказала, что подобные сны всегда имеют свою логику. Я не знаю: мне раньше никогда не снились логичные сны.
— Но вы помните, как вы выбрались?
— Не очень отчетливо. Я только знаю, что там был Люк. И кто–то еще, наверное, но я помню только Люка. Его лицо тоже было огромным и искаженным из–за стекла. А потом оно вдруг стало нормальных размеров и унеслось куда–то вдаль, а после этого я, кажется, проснулась. А теперь он исчез…
— Мне очень жаль, — в сотый раз повторила Гэйнор. — Очень… Я уверена, что ради вас он был готов на все. Абсолютно на все.
Вечером она подробно рассказала Уиллу о встрече, а Ферн выдала несколько подредактированную версию.
— Она, кажется, занята только собой, и ее совершенно не волнует, что происходило с тобой в подобных обстоятельствах, — сказала она Ферн. — Насколько я поняла, ее психиатр считает, что это был длинный сон, символизирующий ее взаимоотношения с отцом.
Ферн нервно рассмеялась.
— Если Вечное Древо было галлюцинацией, то это говорит о моих отношениях с семьей?
— Главное, что ты сейчас ничего не можешь для нее сделать, — вмешался Уилл. — Она расстроена и сбита с толку, но она поправляется, за ней хорошо ухаживают, а через месяц–другой она умотает на Канары развеяться. Не стоит терзаться из–за нее.
— Да уж, — сказала Ферн. — Я убила ее брата. Что тут можно сделать, чтобы поправить это?
— У тебя не было выбора, — сказал Уилл.
Сколько раз она уже слышала эту фразу? Ее даже передернуло.
— Выбор есть всегда, — сказала она.
К тому времени Ферн уже несколько дней как вышла на работу, но даже само слово «пиар» казалось ей чужим и нереальным. Через неделю должна была состояться вечеринка по поводу открытия журнала «Гав!». Предстояло еще утрясти все вопросы по поводу приглашенных знаменитостей и их домашних любимцев, у большинства из которых были еще более редкие вкусы и эксцентричные привычки, чем у их хозяев. Работа как–то отвлекала Ферн, а вот ночью было совсем трудно. Она лежала, часами напролет уставившись в темноту, стараясь не переживать снова и снова тот ужасный момент, не воскрешать в памяти их странно прекрасную близость. Она старалась вообще ни о чем не думать, и от этого у нее начинала болеть голова. Каждый вечер она выпивала несколько бокалов красного вина в надежде, что оно успокоит, согреет ее или, наоборот, заморозит ее боль. Если, конечно, это была боль. Ей казалось, что ее жизнь закончилась в тот момент, когда она оборвала жизнь Люка и что остаток ее дней будет заполнен пустотой с привкусом пыли. Гэйнор давала ей успокоительные, валериану, кору кава–кава. Ферн покорно выпивала все это, потом ненадолго засыпала, но даже сон не приносил облегчения.
— Я так рада, что у вас с Уиллом все складывается, — сказала она однажды, и в ее голосе наконец появилась искренность. В тот вечер они с Гэйнор остались одни, так как Уилл отправился очаровывать какого–то редактора.
— Я и не думала, что ты заметила, — ответила Гэйнор.
— Заметила, конечно. Просто… Я боюсь сказать что–то лишнее. Все, до чего я дотрагиваюсь, превращается в прах.
В тот же вечер к ним явился Скулдундер. Ферн не заметила его, пока он полностью не материализовался. Возможно, ей просто не хотелось присматриваться.
— Ее Величество направляется к вам с визитом, — объявил он, косясь на бутылочку «Шардоне» на столе. Видимо, он уже пристрастился к этому напитку.
Гэйнор взглянула на Ферн, но та ничего не сказала. Тогда Гэйнор ответила за нее:
— Почтем за честь.
Вскоре появилась сама Мэбб, увешанная завядшими цветами. В руках вместо скипетра она держала огромную ветку колючего чертополоха. Веки ее были выкрашены розовыми тенями в крапинку, а к типичному гоблинскому запаху примешивался стойкий аромат, похожий на «Диориссимо». От Гэйнор не укрылось, как Ферн поморщилась, учуяв это амбре. («Не надо было дарить ей духи», — признала она чуть позже.)
— Приветствуем вас, Ваше Величество, — начала Гэйнор и, чуть осмелев, добавила: — Добро пожаловать.
— Я оказала вам великую милость, — заявила Мэбб, усаживаясь на стул, который был высоковат для нее. — Мой верноподданный, Главный Королевский Взломщик Скулдундер, передал мне, как высоко вы оценили его храбрость в доме колдуньи.
В этом заявлении сквозило некое сомнение, поэтому Ферн поспешила заверить ее, что все так и было.
