— Как это?
— Он много раз слышал, дескать, если бы не дети, ваши родители что-то такое важное в жизни сделали бы…
— Да фигня это! — возмутилась Кристина. — Никаких учёных-физиков из них бы и так и так не вышло! Что я, тётю Сандру не видела?
— Ты знаешь, и я знаю, ты слышала то же самое, но не забивала себе голову, а Виталик…
— Слушай, Вещь, а где Подлиза-то?
— Я здесь. — Виталик вышел из темноты на свет. — Ты маме как-нибудь внуши, ладно? Я ведь не насовсем, я потом вернусь, мне сейчас надо… ну… измениться… Вот как Кирилл изменился… Понимаешь?
— Я-то, может, и понимаю, — неуверенно проговорила Тина. — Но вот пэрентсы… ой, вряд ли…
— Но ты всё-таки попробуй, — улыбнулся Виталик. — Они ведь не одни, у них ты пока остаёшься. Они тебя всегда больше любили, как я ни старался… подлизаться… И я здесь тоже не один, я с Рыжиком…
— С Рыжиком?
— Я не могу называть человека Вещью. А Рыжик — ей даже нравится…
— А она от тебя не устаёт?
— Не-а. Смотри. — Виталик снова безмятежно улыбнулся и пустил с ладони на ладонь маленькую яркую радугу. — Это она меня научила. И ещё слушать, как рыбы разговаривают. И муравьи, и деревья…
— Патовая ситуация получается! — громко сказала Александра. — Как с арабо-израильским конфликтом или с вырубкой амазонских лесов. Все понимают: надо что-то делать. И одновременно, что сделать ничего нельзя…
— Каменщику этому хорошо бы влепить прямое попадание от Полковника, — мстительно сказал Порядин. — Крылатой ракетой, на меньшее не согласен. Вместе с девчонкой и ещё парой этих… художников…
— Вы что, так и не поняли, что толку от этого никакого не будет? — раздражённо осведомился Игорь. — В любой момент здесь может появиться с десяток новых каменщиков. Или ещё чего-нибудь покруче!
— Даже без «может», — добавила Александра. — Обязательно появится, дайте срок.
Стояла номинальная ночь. В окно заглядывало неусыпное северное солнце. За столиком в углу ресторанного зала бомж-философ и мим Родион ели борщ со сметаной.
— И что вы предлагаете? — завёлся Порядин. — Выселить отсюда людей и устроить из Кольского резервацию для генетических ублюдков? А через годик-другой им взбредёт нарушить соглашение и начать расселяться. Тем более, как я понял, у них нет никакой социальной организации и каждый отдельный ублюдок, по сути, в своих решениях совершенно свободен…
— Эдит через Интернет собирает деньги на постройку института по всестороннему изучению уб… мутантов, — заметил Барон. — Насколько я уловил, некий экзальтированный миллиардер уже пожертвовал деньги и самолёт. На разъезды. И ещё та… Мурлин Мурло… как её, ну, защитница животных… готовит амуницию и харчи для комфортной зимовки бедных детей…
— Билл Гейтс и Бриджит Бардо? — предположила Александра. — На меньшем ведь Эдит не остановится… Порядин, вы довольны? Представьте только, какая реклама для Варсуги!
— Вот чего мне тут не хватало, так это института под руководством сумасшедшей француженки…
— Кстати, руководить им с русской стороны вызвалась Зинаида.
— И назовут они его, — вдохновенно поддержал Барон, — в честь страдальца за человечество уфолога Аркадия…
Порядин стиснул голову руками и мучительно застонал.
Дальнейшая судьба — и личная, и посёлка — нарисовалась ему в самых жутких тонах.
— Если не делать резких движений, всё всегда образовывается, — сказал мим Родион и аккуратно вытер губы салфеткой.
— Главное, не уйти вместе с ветром, — сказала Александра.
— Для этого нам всем придётся очень постараться. И многое пересмотреть. Благодарю вас, — заметил из угла выпускник философского факультета семьдесят пятого года и отставил пустую тарелку.
— Вы ещё приедете сюда? — спросил Игорь Александру, придерживая дверцу машины. — Или выкинете из памяти, как страшный сон? Забудетесь в пучине теоретической физики?
— Которая к случившемуся, пожалуй, ближе, чем вам кажется, — задумчиво ответила Александра. — А позабыть… Вот уж чего не получится…
— В ближайшее время — точно, — улыбнулся Игорь. — Вон лежит напоминание.
Александра проследила его жест. Игорь, оказывается, имел в виду Хильду, блаженно растянувшуюся на заднем сиденье.
— Это вы о чём? — насторожилась она.
Игорь усмехнулся:
— Она беременна. В начале осени у вас родятся крепенькие, пушистые Белые Клыки. Не верю, что вы станете топить их в унитазе, поэтому советую заранее продумать судьбу малышей. Собаки с волчьей кровью вызывают массу романтических чувств, но на самом деле у них очень непростые характеры…
— Вот ведь не было печали, — нахмурилась было Александра, но потом лукаво улыбнулась: — А хотите, я одного вам привезу? На память? Согласны, а?
— Конечно согласен. Даже сразу на двух! Будут мне спутники и следопыты. Особенно зимой… Только обещайте, что лично мне их доставите!
— Договорились. — Александра протянула ему руку, и Игорь сильно сжал её кисть обеими своими руками.
— Я совсем ничего о тебе не знаю, — сказала Тина. — Расскажи мне. Откуда ты вообще такой взялся?
— Я здесь родился.
— А потом?
— Потом жил в основном по интернатам для детей с неврологическими заболеваниями. У меня голова очень болела. В Полярном — всё время. А в Москве — почти перестала. Врачи думали, что вылечили, радовались за меня… Только я опять сюда сбежал. Здесь моё место.
— Ты много знаешь, — сказала Кристина. — Больше, чем другие здесь. И говоришь правильно, не так, как они.
Ловец улыбнулся:
— С Дезире не сравнить… Хотя я в школе всегда хорошо учился. И читал много… когда голова не болела. Пытался понять.
— Что понять?
— Как всё устроено.
— Понял?
— Нет, конечно.
— Жалко, а то бы мне рассказал… А как ты попал в интернат? Кто у тебя родители?
— Ты уверена, что хочешь знать?
Вообще-то Тина хотела целоваться. Хотела гладить лёгкие белые волосы, в которых жил ветер. Она встала на цыпочки и, тихонько касаясь горячих и шершавых губ Ловца своими губами, сказала:
— Я. Хочу. Всё. О тебе. Знать…
— Я родился на метеорологической станции. Здесь, на Кольском, на побережье. Эта станция входит в международную систему мониторинга погоды. Мы жили там одни, до ближайшего посёлка — двадцать километров. Мой отец — учёный, но… тяжёлый, в общем, человек. Мать сбежала от него. Хотела и меня забрать, но он не позволил. Так я с ним и остался. Когда дул ветер, у меня болела голова. А ветер там дул почти всё время… Отец заставлял меня учиться. Тогда я начал чувствовать, понимать, любить этот край — за это отцу спасибо. Но… говорю же, тяжёлый он человек… может, мстил мне за мать… Когда делалось невмоготу, я убегал от него… бросался со скалы в море… Улетал. Он думал, это уродство, которое можно вылечить таблетками и уколами. В конце концов потащил меня в больницу. Мне было девять лет. Я молчал, но они что-то там сами разглядели, в общем, отцу меня больше не отдали. Отправили в интернат…
