– Нет.
– Плохо. Я не знаю, как буду выглядеть после хлороформа… Надеюсь, что это будет не слишком мерзко.
Она немного помолчала. А я мог запросто замораживать воду в ладонях.
– Чтобы позвонить в полицию или врачам, тебе придется выйти на улицу. Дверь не закрывай. Телефон через дорогу. Направо… Увидишь.
– Увижу, не волнуйся.
– И… Котаро… Понимаю, что это глупость, но… Приходи иногда ко мне, хорошо? Нет ничего безнадежнее, чем заброшенные могилы. Хоронить меня не прошу. Знаю, что это может у тебя не получится… Но хотя бы приходи, ладно?
– Конечно.
Я кусаю себе губы.
Я сжимаю стакан так, что стекло вот-вот лопнет.
Я хочу, чтобы оно лопнуло. Хочу, чтобы осколки вошли в ладонь, разрывая кожу и сухожилия.
– И прости меня за то, что втянула тебя в это. Я была сукой.
– Нет. Ты не была сукой.
– Все равно прости.
– Ты тоже меня прости Вик.
– Тебе не за что просить прощения. Если бы дело было только в одиночестве, ты бы мог помочь. Но одиночество – это лишь следствие. Так что, как бы ты ни старался, ни к чему бы это не привело. Не вини себя. Все, что ты можешь сделать, – изредка вспоминать обо мне и отправлять открытки отцу. Не так много, правда?
Я мог только кивнуть.
В комнате снова стало тихо. Я медленно сосчитал до десяти. Потом в обратном порядке, стараясь ни о чем не думать. Лапа, сжимавшая горло, чуть ослабила свою хватку.
– Котаро… – позвала Вик из темноты.
– Что?
– Ты по-прежнему не хочешь со мной переспать?
Я вспомнил, как она стонала в клинике, вспомнил ее губы, мягко берущие соломинку, вспомнил ее крик «трахни меня» там, на берегу моря…
Внизу живота тяжело и сладко заныло. Может, это было безумием, но я ее хотел. В этом желании не было ни капли жалости или стремления выполнить последнюю волю умирающего. Но и животного зова плоти в нем было немного. Ровно столько, чтобы мозг начал вырабатывать эндорфины и смог запустить механизм эрекции.
Просто сейчас это была последняя возможность сказать без слов что-то очень важное. Я оставался, она уходила. Но мы оба знали, что выигравших в этой игре нет. Ее ждала неизвестность, меня – ожидание неизвестности…
Наши хищные губы…
…наши переплетенные тела на полу темной комнаты…
…наши медленные плавные движения…
…пот на нашей коже…
…наши стоны и хриплое дыхание в ночной тишине…
…Все это было последним пожеланием друг другу мужества перед лицом бездны.
Глава 21
Вик ушла незаметно.
Я лежал на спине, глядя в темноту, и вдруг почувствовал, что остался один в комнате. Не было слышно ни шагов, ни шуршания одежды… Она просто растворилась.
Я провел ладонью по лицу. Оно было мокрым от слез. Да, мы оба плакали. Я и Вик. Мы были такими маленькими, а бездна, разверзшаяся перед нами, такой огромной… И нам было страшно. Страшно от того, что никакого мужества не хватит, чтобы этот страх преодолеть.
Кажется, в эту ночь я заглянул за черту. И то, что я там увидел, уничтожило меня. Одним лишь взглядом.
Я перевернулся на бок и дотянулся до бутылки. Потом кое-как сел, прислонившись к стене. И начал пить прямо из горлышка. Мне смертельно хотелось напиться.
Но виски превратилось в воду. Я не чувствовал ни вкуса, ни крепости. Механически подносил горлышко ко рту, делал глоток, опускал руку с бутылкой вниз, чтобы через минуту повторить этот цикл. Но опьянение не приходило. Я был трезв, как буддийский монах.
Один раз мне послышалось, что Вик прошла мимо двери комнаты. Шаги были почти неслышны. Лишь тихо скрипнула половица. Может быть, это и не Вик. Обычные звуки старого дома…
А может, это прошла смерть. Прокралась в комнату, где ее ждала Вик. Чтобы побеседовать по душам. А потом взять за руку и повести за собой.
Мне не хотелось об этом думать.
Как не хотелось представлять себе, что сейчас делается за стеной.
Там, в нескольких шагах от меня, за тонким слоем бетона, происходило что-то чудовищное. Творился темный обряд, веками окутанный мрачной тайной. Человеческое жертвоприношение… Смерть сидела у изголовья Вик. Сидела и ждала, когда, наконец, возьмет то, что причитается ей по праву.
Когда дверь в комнату приоткрылась с резким скрипом, я с трудом подавил вопль.
Но это была не Вик с посиневшим лицом. И не смерть в белых одеждах.
Это была всего лишь обезьяна.
Да. Было бы глупо думать, что она упустит такой момент.
Обезьяна вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Двигалась она медленно и торжественно, насколько торжественно может двигаться обезьяна.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я и не узнал своего голоса.
– Ми-и не знаем. Ми-и прийти были должны. Звал ты, – пискнула она.
– Я тебя не звал.
– Пива нет?
Мне захотелось запустить в нее бутылкой. Удержало только то, что на дне еще оставалось виски.
Обезьяна прошествовала через всю комнату к окну и запрыгнула на подоконник. Села на него, свесив задние лапы и хвост. Я удивился, как она ухитрилась уместиться на узкой полоске дерева.
– Молчишь чего? Нету пива?
– Нет, – устало сказал я. – Есть виски. Тебе ли не знать…
Обезьяна фыркнула и посмотрела в окно.
– Рассвет скоро совсем, – сообщила она.
Меня передернуло.
– Не ходи к ней. Что увидишь, не понравится. Плохо там будет. Не понравится. Не ходи. Скажем, можно когда будет.
Я сделал глоток виски. Глоток получился больше, чем нужно. Я тяжело закашлялся.
– Ответила на вопросы она? – спросила обезьяна.
– Кажется, да. Я пока не все понял, но со временем пойму.
– Понимать необязательно уже.
– Почему?
– Больше не в ее лабиринте. Ты. Ушел. Совсем ушел. К себе.
– Хочешь сказать, что я все-таки сделал то, для чего пришел в ее жизнь?
Обезьяна закивала. Мне показалось, что она сейчас свалится с подоконника.
– Что же я такого сделал?
– Неважно. Не все равно понять ты.
– Мне все равно не понять? – переспросил я.
– Ну да. Ты не понимать. Даже ми-и не понимать. Хотя ми-и понимать много. Куда больше ты чем. Ушел просто все и. Не надо знать больше. Не понять ты.
