— Я знаю, о чем ты говоришь, приятель, знаю, — медленно проговорил он.
— Правда?
— Правда. Ты хочешь знать, что именно у нас… Насколько близко мы с ней сошлись… как муж и жена. Ложился ли я с ней, как мужчина.
— Я не хочу ничего знать!
Ноэр сел прямо, собираясь с духом, чтобы ответить. Пивные пузырьки ударили ему в нос, он тоненько рыгнул.
— Да, — заметил я, — даже по отрыжке можно сказать, что эль у Келлера отменный.
— Угу. — Ноэр опять рыгнул, и точно так же, как лошадь, впряженную в повозку, нужно слегка подстегнуть кнутом, чтобы она пошла, он словно подстегнул себя к признанию — подался вперед и обнял меня за плечи. — Если ты действительно не хочешь об этом знать, Баллок, я рад сообщить, что ничего не могу рассказать.
— С-согласен, — кивнул я. — Про т-такое не рассказывают.
— Да нет, дело в том, что я… не помню. — Ноэр нахмурился, глядя на темное небо, в котором белели столбы дыма из кухонных труб на холме. — Нет, что-то, конечно, помню, но очень расплывчато. Не могу описать, где и как все было, как я за ней ухаживал, как она меня соблазняла, понимаешь? Помню лишь волшебную медвежью страну, чудесное сияние, ее запах, роскошный мех и… Баллок, мы с ней подходили друг другу, да, нам больше никто не был нужен. Твой вопрос — хотя ты его и не задал — прости, это глупый вопрос, вопрос бесстыдного мальчишки, который любит подглядывать в дверную щелочку! Конечно, я знаю, что ты не такой, и поэтому не обижаюсь. — Он крепко стиснул мое плечо.
— Я не хотел слышать даже того, о чем ты рассказал, — мрачно промолвил я. — Каждое твое слово о ней — будто удар ножом или плеткой, будто ухмылка мне в лицо. Я ведь тоже успел попасть под ее чары.
Ноэр резко развернул меня к себе.
— Эй, осторожней, — предупредил я, — а то меня стошнит.
Он ослабил объятия, но лишь самую малость.
— Ты знаешь, — проговорил Ноэр, улыбаясь сквозь слезы. — Баллок, дружище, только ты знаешь, что я чувствую. Ты единственный человек на свете, с которым я могу поделиться.
— Мне от этого не легче.
— Верно, не легче. Но по крайней мере я не совсем одинок — есть кто-то, кто хоть немного меня понимает.
— Ну, если только немного, — грустно отозвался я. Через марево похмелья и сонливости я вдруг ясно увидел, как наши жизни, жизни троих Медведей — точнее, двоих, оставшихся в живых, — покатились под откос, точно бочка соленой селедки с горы, и как мы, ошеломленные и растрепанные, лежим у подножия.
— У меня сердце екнуло, когда мисс Данс сказала, что собирается вернуть их в наш мир, — призналась моя Тодда.
Стояла ночь. Жена только что переложила Озела в нашу постель; лежа в уютном гнездышке между нами, он ровно сопел. Приподнявшись на локте, Тодда в темноте смотрела на меня, и в ее глазах сквозила задумчивость.
— Почему?
— Ну… — неохотно произнесла она, — я боялась, что мать девочек… завоевала твое сердце.
— Это правда, — сказал я, — часть моего сердца принадлежала и принадлежит ей.
Есть что-то особенное в ночных разговорах, когда обрывки сна витают над головой, когда каждую фразу разделяет долгое молчание, а за окнами ровно дышит спящий город. Ночь побуждает открыть правду, извлечь ее из глубокого темного колодца — ту правду, которую в другое время ты тщательно охраняешь, заслоняешь ладонями и, запинаясь, что-то невнятно бормочешь, щадя и себя, и окружающих.
— Я помню, как ты говорил о ней в первый раз.
— Да.
Перед моими глазами вновь встала Лига, стирающая белье в ручье — в расцвете красоты, примерно в том же возрасте, в каком сейчас Тодда. Я подумал о том, как искажаются в сознании мужчины ощущения, которые он испытал в облике зверя, в медвежьей шкуре. Немного спустя до меня вдруг дошло, что Тодда замерла в испуганном ожидании.
— Тебе не надо волноваться, — успокоил ее я и положил руку ей на бедро. — У нас с тобой есть гораздо большее: наши дети. Не забывай, ты — моя жена, я выбрал тебя.
— Мне не хочется думать, что ты женился на мне вынужденно, только потому, что она была недоступна, — тихо промолвила она.
Видите? В ночной тишине можно обнажить самые потаенные чувства — а моя жена знает, как правильно высказать ту или иную думу, — и тогда они останутся в воздухе тонкой дымкой, никому не причиняя вреда, и о них можно будет поразмыслить спокойно.
— Тодда, меня никто не вынуждал жениться на тебе. Каждый новый день, прожитый рядом с тобой, — радость и откровение для меня. Будь у меня сейчас выбор, я бы не вернулся в тот мир, поверь.
— Не вернулся бы?
Я снова воскресил в памяти прежние дни.
— Нет.
Озел тихонько, требовательно чмокнул губами. Сомнения Тодды прозрачным туманом обволокли ночную тьму.
— Слышишь меня, милая? Я сказал нет. — Моя рука скользнула выше по ее бедру.
— А… когда она появилась здесь? — промурлыкала жена. — Когда вышла из другого мира и ты впервые увидел ее? Что ты почувствовал, Давит?
— Облегчение. — Я улыбнулся.
— Я тоже, — мелодично рассмеялась Тодда. — А ты почему?
— Потому что разобрался в себе и понял: она уже не пленяет меня так, как раньше, и я беспокоюсь только о том, чтобы ей и Бранзе было не страшно в настоящем мире, чтобы они смогли устроиться здесь как следует.
— Конечно, меня это не красит, но я все-таки была довольна…
— Так-так, и чем же? — Я легонько похлопал Тодду по ноге.
— Тем, что она постарела. Сперва я приняла за нее Бранзу и подумала: «Какая красавица! Все, Давит уйдет к ней». Может, так и есть? Как ты относишься к Бранзе?
— Тодда, я знал ее совсем малышкой! Мне не пристало думать о чем-то ином кроме того, что девчушка стала совсем взрослой. Милая, продолжай. Ты поняла, что обозналась и?..
— …обрадовалась. Я обрадовалась, что она немолода и уже годится в бабушки. Нет-нет, годы не измучили ее заботами и не сделали уродливой. Она по-прежнему красива, но…
— Уже не та девушка, которую я встретил.
— Да. Потом ко мне пришла другая мысль: «Меня ведь тоже ждет старость. Каково это, когда молодые женщины облегченно вздыхают, глядя на тебя? Что я буду чувствовать, когда мой муж перестанет испытывать желание к своей постаревшей жене?
— Обещаю, этого не случится.
Слова вырвались у меня так горячо и быстро, что она засмеялась. Я прислушался к дыханию Озела. Малыш почмокал губами, полуразбуженный моим голосом, и опять погрузился в свои молочные сны.
— Перенесу-ка я его в другую комнату, — шепнул я Тодде, — чтобы без помех заняться тем, чем мужья занимаются с женами. Надо спешить, пока ты совсем не состарилась!
