— Да, но то было отнюдь не простое смертное ложе, — брюзгливо отметил судья Харо.
— Я в курсе, Майк, — ответила Пеппер. — Есть и еще кое-что, о чем вам, по-моему, следует знать. Перед тем как испустить дух, мистер Кленнденнинн спросил: «Мы победили?»
Судьи просто смотрели на нее. Никто не произнес ни слова. В конце концов Пэги Плимптон спросила:
— Кто-нибудь мистеру Кленнденнинну ответил?
— Пока я пыталась придумать, что сказать, он умер.
Послышался рокот — низкий рокот, показавшийся поначалу звуком, с каким втягивают воздух пораженные бронхитом легкие, но быстро проявивший истинную свою природу: то был смех. Он исходил от судьи Криспуса, исходил из самой глубины его существа, как лава исходит из вулкана. Плечи Криспуса содрогались, в глазах его стояли слезы, руки стискивали край совещательного стола.
— Я, аха… ахаааа… простите, простите. Это вовсе не… хаааа-хааа-хаааааа. Я просто… хааааа…
Рутинерша смотрела на него, как смотрит истовая прихожанка на епископа, пукнувшего во время чтения Нагорной проповеди. Несколько финальных содроганий — и Криспус вытер платком глаза.
— Прошу прощения, — сказал он. — Я просто…
Засим последовало новое извержение, по завершении коего Криспусу удалось выдавить:
— Простите. Простите.
Наступило молчание, нарушаемое лишь тиканьем старинных часов.
— Я думаю… — начал председатель суда.
— Вы позволите? — перебила его Пеппер.
Деклан молча повел ладонью: говорите.
— Я понимаю, что решение о самоотводе должна принять я сама, и хочу поблагодарить Мо, напомнившего мне об этом. Однако никакого обсуждения ex parte не было. И в этих обстоятельствах я предоставляю вам решить, вправе ли я голосовать по «Митчеллу». — Она встала. — Я подчинюсь любому решению, какое вы примете.
— Нет-нет, — сказал Деклан и звучно прихлопнул ладонью по столу. — Так у нас дела не делаются.
— У вас есть идея получше?
— Это ваше решение. И не просите, чтобы мы приняли его за вас. Возьмите ответственность на себя. Речь идет о вашей совести. О вашей чистоте. А подтвердить их наличие простым голосованием никто не может.
Пеппер еще составляла мысленно ответ на эту тираду, когда судья Харо негромко, но очень отчетливо осведомился:
— Применимо ли в данном случае слово «чистота»?
Пеппер резко повернулась к нему.
— Знаете, Майк, — ровным тоном произнесла она, — я давно уже хочу сказать вам кое-что. А именно: поцелуйте меня в жопу.
Насколько нам известно, за всю историю Верховного суда такие слова в его совещательном зале еще ни разу не произносились. Все словно окаменели. Председатель суда взирал на Пеппер с ледяным презрением.
— Я буду у себя, — сообщила, беря со стола бумаги, Пеппер. — Когда проголосуете, уведомьте меня о результате.
Пеппер погрузилась в цепенящие разум мелочи: переписала черновик уже просроченного заключения, проверила точность его ссылок и даже пересмотрела еще не оплаченные ею счета, — всем этим она занималась, пока не начала ощущать себя подобием зомби. Взглянув наконец на часы, она обнаружила, что прошло почти сто двадцать минут. Долго же они голосуют. Или эта задержка предвещает события более грозные? Может быть, коллеги составляют петицию, призывающую ее к добровольной отставке? А то и статьи постановления об импичменте? Нет, сказала она себе, вспомни университетский курс конституционного права — такими делами занимается конгресс.
В конце концов кто-то постучался в дверь кабинета. Пеппер подняла на нее взгляд, ожидая увидеть Криспуса, присланного в ней в качестве скорбного вестника. «Я пытался отстоять вас, девочка моя, но без толку: они считают, что самое правильное для вас — подать в отставку…» Но нет, в дверь вошел Деклан, выглядевший не то пьяным, не то секунду назад получившим звучную оплеуху.
— Выглядишь препаршиво, — сказала она.
Деклан опустился в стоявшее напротив ее стола кресло.
— Как ты? — спросила Пеппер.
— Как ты и сказала — препаршиво.
— Ты снова?..
— Да нет, пропустил рюмочку перед совещанием, вот и все. Я, наверное, мог бы сейчас и бутылку высосать, но, боюсь, не поможет.
Молчание.
— Ну так что, вы решили, что мне среди вас не место? — спросила Пеппер.
— Нет. Дело не в этом.
— А в чем? Вид у тебя такой, точно тебе гигантский броненосец ползадницы откусил.
— Криспус мне все рассказал.
— О чем?
— О ФБР. И о Харо.
— Черт, он не должен был это делать.
— Не знаю с чего и начать. Поэтому начну с извинений.
— Извинениями мне здесь никто не обязан.
— Я поговорил с Майком. С глазу на глаз.
— По-твоему, это было разумно — в разгар нашей дурацкой бури?
— Речь идет о принципах, Пеппер.
— Проклятье, да меня уже тошнит от принципов. Вандердамп баллотировался из принципа, и посмотри, чего он добился. Страна того и гляди взорвется. А обязанности детонаторов взвалили на нас. Принципы. От них-то все наши беды и происходят. Я не желаю ничего больше слышать о принципах.
Как ему следует отнестись к этой декларации, Деклан, похоже, не знал.
— Так что же имел сказать мистер Чистота? — спросила Пеппер.
— Не многое.
— Он мог просто-напросто отпереться от всего. Доказательства-то я уничтожила.
— Доказательства ты уничтожаешь так же умело, как пользуешься нашим «Интранетом». Криспус вытащил обрывки из мусорной корзины и склеил их заново.
— Ах он, скользкий…
— Я показал листок Майку. И вот эта часть нашей беседы доставила мне огромное удовольствие. Он, как то и следует, побледнел. Начал лепетать что-то о гестаповской тактике и процессуальном праве. Очень мне хотелось попросить его подать в отставку.
— Мера немного драконовская, ты не находишь?
— Драконт[114]изображен на фризе Большого зала — ты, наверное, заметила.
— Еще бы. Рядом с Моисеем и Десятью заповедями, в которых его борода закрывает все «Не». Тебе, кстати, следовало бы что-то сделать с этим. Так чем все закончилось?
— Закончилось тем, что я обязал его извиниться перед тобой на совещании суда, оно начнется через пятнадцать минут. За попытку запятнать твою чистоту. А затем ему придется предложить тебе отказаться от самоотвода. И насколько я могу судить, все остальные его поддержат. Что касается утечки информации и ФБР, об этом ничего больше сказано не будет, никем и никому. Тебе же придется извиниться перед ним — за предложение поцеловать тебя в жопу.
