Она смотрела на меня так, будто не ждала такого предательства, словно то, что было между нами, что-то значило. Значило-то оно значило, но я не мог позволить ей об этом догадаться. Во всяком случае, пока все не закончилось. Может быть, даже тогда. Она поморщилась, как будто я ее ударил, затем кивнула, отошла от камина к ближайшему окну и начала раздвигать тяжелые зеленые бархатные шторы.
— Выключите свет, — попросила она.
Джерри Далтон прошелся по комнате, выключая всюду электричество. Сквозь оконные стекла в комнату проник холодный свет. Впервые за долгое время день выдался ясным, и небо было глубокого синего цвета. На нем уже появились розовые пятна; три башни маячили вдали, за ними — темный город, спящий у залива.
— Я была первой, — начала Сандра. — И я этим гордилась. Мне исполнилось тринадцать лет, и он пришел в мою комнату вскоре после того, как у меня начались месячные. Мне было интересно… мы катались на машине, тайком гуляли вместе, и он всегда брал меня на матчи по регби. Так увлекательно — иметь от всех тайну. Особенно от матери… мне казалось, остальные еще такие дети… Я не помню, что думала о сексе… мне казалось это грязным, а еще глупым, но потом страшным, когда отец становился таким напряженным и серьезным… но я не помню, что я сама что-то чувствовала, или, вернее, я чувствовала много разного… любовь, страх, неверность, трепет от запретного… все это трудно было разделить. Наверное, поэтому у меня потом возникли с этим проблемы… Не то чтобы мне не нравился секс — мне многое в нем нравилось, но, полагаю, в действительности я ничего не чувствовала или чувствовала очень мало… за исключением Стивена. Хотя ему было семнадцать, нам не следовало быть вместе. Но чувства оказались такими сильными. Наверное, потому, что были запретными — я глубоко в душе знала с самого начала, что поступаю плохо. Так или иначе, с отцом все закончилось через два года. Довольно быстро это стало ужасным. Сначала я думала, что мы с ним можем убежать, что он будет принадлежать мне, а не матери. Но разумеется, когда ты осознаешь… когда я осознала, чем это на самом деле было… чем это вообще могло быть… все стало отвратительным. Сначала он приносил мне подарки, новую одежду, книги, пластинки, но со временем стал беспокоиться, что мать может догадаться, поэтому просто оставлял мне под подушкой деньги… Я тогда еще не знала, что такое шлюха, но уже чувствовала себя ею… и тогда я стала ему отказывать. Ну, он не пытался настаивать или меня заставлять… и потом однажды ночью… Шейн, я хочу об этом рассказать, ты не возражаешь?
— Продолжай, — сказал Шейн Говард.
— Я услышала вопли, доносившиеся из комнаты Шейна, вбежала туда и увидела, что он пытался изнасиловать Шейна… ну, вы понимаете, сзади. Я завизжала и бросилась на него, начала бить, царапать, кусать, пока он не убежал. И я осталась с Шейном до утра. И это продолжалось несколько месяцев. Никакого секса, мы никогда… Я… я знала, Шейн, ты считал, что я защищаю тебя; наверное, отчасти так оно и было. Но если честно, я ревновала. Если он не может иметь меня, он не должен иметь и тебя… Я чувствовала себя униженной; мне казалось, что, даже если я прогнала его, он должен вернуться, предложить мне что-то… увезти на белом скакуне… Я понимаю, это звучит бессмысленно… наверное, даже нечестно… но он сам все начал… Затем Мариан, которая была зрелой даже по теперешним меркам — у нее в одиннадцать начались месячные и выросла грудь… А я… мне исполнилось пятнадцать… и я делала вид, что ничего не происходит… хотя все было ясно: макияж на одиннадцатилетней девочке — тени, помада, — и все же она была совсем ребенком, обожала сказку про Спящую красавицу, поцелуй принца… Но я знала…
— Я тоже знал, — тихо проговорил Шейн.
— И мы ничего не делали. Не знаю даже, о чем я думала. Может быть, часть меня думала: если я с этим мирюсь, почему бы не мириться и ей? Наверное, так думала самая холодная, жестокая часть меня.
Я оглядел комнату. Лицо Эмили заливали слезы. Джерри Далтон стоял около нее на коленях и держал за руку. Шейн снова уперся взглядом в пол.
— И тут Мариан внезапно и таинственно «заболела»… но только все это оказалось враньем. Мы знали, что она беременна. Мы знали это, потому что мать была несчастна, каждую ночь засыпала в слезах… на отца вообще смотреть не могла, и он сам ни на кого не мог смотреть… и никому не разрешалось видеть Мариан. Но если такое случалось, ей запрещалось разговаривать с нами. Мы знали, что она беременна, и мы… я ревновала… и винила ее… и завидовала тому, как вокруг нее все крутились. Я хотела бы быть на ее месте. Мы никогда… я никогда не видела ребенка… Я даже не знаю, что произошло, — об этом никто никогда не говорил… Он родился мертвым?
— Эйлин Кейси думала, что она слышала плач ребенка однажды вечером, — сказал я.
— Разве? — спросила Сандра. — Как скверно, верно? Ребенку родиться в этом доме… и чтобы потом от него не осталось ни малейшего следа… хуже ничего не придумаешь… и мы о нем никогда не говорили… никогда… и я не знаю, отдали ли они его куда-то, убили, или как? Мы не знали.
— Они его отдали, — сказал Шейн. — Я так всегда считал. В одно из агентств по усыновлению или в приют. Именно поэтому Мариан… именно поэтому она не могла…
— Ты, наверное, прав, — сказала Сандра. — Именно поэтому она не могла. Она не могла жить без ребенка, поэтому она вошла в пруд в ночной рубашке с самым тяжелым камнем, который ей только удалось найти, легла и положила этот камень себе на грудь и не смогла встать… Во всяком случае, так все обстояло, когда я ее нашла, поэтому я представила себе, как все это случилось… О Господи, прости нас, она была всего лишь маленькой девочкой, а мы не сделали ничего…
Сандра начала плакать. Комнату наполнил тяжелый, душераздирающий, безобразный звук рыданий. Но она резко остановила себя.
— Продолжаю, скоро конец. Единственное, что мы сделали… мать собрала нас с Шейном в день похорон и сказала: «Комната Мариан должна оставаться такой же, как в тот день, когда она покинула нас. Там следует убирать, но ничего не менять, пока вы живете в этом доме. Понятно?» И там никогда ничего не менялось, до сегодняшнего дня, ничего туда не приносилось и не уносилось оттуда. И что я тогда сделала? Я стала полностью отрицать все, что случилось. У меня ушло на это несколько лет. Думаю, преподавание было одним из способов не пойти по пути своего отца. Но я помогала ухаживать за ним…
— Вместе с Эйлин Кейси.
— Правильно.
— По ее словам, он ее не насиловал.
— Что же, тогда все в порядке, — сказала Сандра. — После его смерти… и, возможно, после знакомства с доктором Роком… когда я впервые увидела будущее… Не знаю, мне стало представляться, что все было не так, наоборот, все обстояло совершенно замечательно… если не для нас, то для наших детей, которые никогда обо всем этом не узнают, на них это не повлияет… Но наверное, я только жила во лжи и заставляла их делать то же самое, уродуя этим грузом. Господи, что я сотворила со своим маленьким мальчиком?
Она снова заплакала. Мне хотелось подойти к ней, обнять, сказать что-то, во что я не верил: что все образуется, что мы сможем быть вместе, — я даже сделал шаг в ее сторону, и она отвернулась от окна и посмотрела на меня, даже не на меня, а сквозь меня, и я понял: что бы ни было между нами, оно ушло, ушло навсегда, и об этом лучше забыть. Я не был с ней всегда честен, она не могла быть честной со мной, поэтому теперь она смотрела сквозь меня, а потом подошла к брату. Она села на пол между его раздвинутыми коленями. Он сполз с дивана и обнял ее большими руками, как ребенка, точно так же как поступила она в ту ночь, когда нашлась Эмили, когда убили Дэвида Брэди и Джессику Говард, как она поступала с ним все долгие годы. И казалось, эти годы ушли, они снова стали детьми в их доме с привидениями, ожидающими тьмы.
