Книга Вознесение - Лиз Дженсен

— Кто?

— Мама. Приносила мне чашку чаю.

Внутренне напрягаюсь. Похоже, я неверно истолковала ее настрой. Бетани впервые заговорила о матери сама, без подсказки. Она явно стоит на некой грани.

— Значит, мама приносила тебе чай. А каким она была человеком? — Бетани пожимает плечами и отводит глаза. — Между вами что-то произошло. Помнишь тот вечер?

— Не знаю.

— Как это «не знаешь»?

— Могла же я забыть?

— Или решила забыть. Есть вещи, которые помнить слишком тяжело. Например, ощущение, будто ты уже умер. А после электрошока воспоминания иногда всплывают на поверхность. Может, именно это с тобой и происходит. Доза-то тебе досталась немаленькая.

Нагнувшись, Бетани зарывает ладони в ворс ковра и растопыривает пальцы. А я думаю о семейной фотографии Кроллов: представительный отец, широко улыбающаяся девочка со скобками на зубах, бесцветная тихоня-мать. Наконец Бетани выдыхает чуть слышно:

— Я старалась бьггь хорошей девочкой, но им все было мало.

— В каком смысле?

— Даже когда я верила в Бога, в Библию, в Бытие и прочее дерьмо, им все было мало. Тогда я решила, что буду плохой.

— Начала спать с мальчиками? — спрашиваю я, припомнив записи в истории болезни. Одноклассник. Нет, здесь чувствуется что-то еще, нечто глубже и глобальнее.

— Ты книг никогда не жгла?

— Нет. Как это делается?

— Ну, сначала обливаешь спиртом…

— А зачем нужно было сжигать книгу?

— Потому что в ней одни враки. От начала и до конца.

Бетани разглядывает свежие бинты — Фрейзер Мелвиль обработал ей руки антисептиком и наложил повязку.

— Начало — это Книга Бытия. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». Красивые слова, — говорю я.

— Вот именно. Красивые слова, за которыми ни хрена нет. И ты обязана в них верить, даже если совершенно точно знаешь, что… — Бетани замолкает и переводит взгляд за окно — на вычерчивающие свою вечную дугу турбины, на нестройные птичьи клинья. Улетать на зиму или нет? Год от году решение дается им все труднее. Какой она кажется маленькой в этом дурацком балахоне. Пошарив под сиденьем, протягиваю ей «громовое яйцо»:

— Оно возникло миллионы лет тому назад, когда не было ни людей, ни динозавров. Оно старше любой окаменелости, старше самой жизни. Что же происходит с человеком, когда он сжигает Библию, потому что считает Книгу Бытия сплошными враками?

Взяв яйцо, Бетани взвешивает его на обожженной ладони.

— Бац — и конец всему.

— Конец — это всегда и начало.

— Ага.

— Что же происходит с Бетани в это время?

И вдруг она начинает говорить — торопливо, взахлеб:

— Ее привязывают к лестнице, и начинают изгонять из нее бесов, и заклеивают ей рот, чтобы дьявол не наложил на них проклятие, и все время ее трясут, но дьявол все никак не уходит, поэтому ее связывают, а на следующее утро он все еще тут, и они опять ее трясут, и так три дня, и все это время ей не дают ни есть, ни спать, и держат связанной, а дьявол все никак не выйдет.

Бетани резко замолкает и принимается вертеть в руках «громовое яйцо». Отчетливо тикают напольные часы. Небо за окном наливается фиолетовой тьмой. Щебечут птицы. Во рту — вкус виски.

— Однажды, — говорю я, — твой отец уехал, и вы с матерью остались одни.

Мне удалось высвободить одну руку. А как только я развязала вторую, из кухни появилась она, начала на меня орать. Я побежала к дверям, но тут у меня закружилась голова, и она меня поймала — и ну вопить про дьявола. Встала перед дверью и не пускает, потом схватила меня за волосы, начала возить по полу, причитая, что я неблагодарный, злобный урод и скорее бы я сдохла. Мотаюсь я по полу и вдруг вижу — отвертка валяется. Будто ждет, что кому-нибудь пригодится. — Бетани издает смешок. — Будто Боженька ее туда положил, нарочно.

Киваю:

— И что потом?

— Ну я ее и схватила. И как ткну. — Пытаюсь отключить воображение. Тщетно. — В горло. А она все не унимается, не хочет меня отпускать. Тогда я тыкаю еще раз. Потом она падает, и становится легче — держи ее и тыкай куда придется. Такое чувство — улет!

Ее щеки на миг вспыхивают, как будто подсвеченные воспоминанием, а потом в ее лице не остается ни кровинки. Бетани разглядывает свои руки. Между нами, будто зияющая пропасть, пролегает долгая пауза. Пронзительно кричит какая-то птица. Бетани поднимает голову, и я вижу, что лицо девочки искажено болью.

Подъезжаю ближе:

— Долг матери — защищать своих детей. Для того и существуют родители. Они не имели права так с тобой поступать.

«Вокруг творятся ужасные вещи, а Господь не делает ничего, чтобы их предотвратить… Но Бог знает, что делает. То, что кажется бессмысленным нам, для Него исполнено смысла».

Как искренне, как убежденно он это говорил… Терзать собственную дочь — тоже часть Божьего замысла? Выходит, Леонарду Кроллу и его жене удалось каким-то образом себя убедить, будто так оно и есть.

— Если с тобой обошлись столь чудовищно, я могу понять, почему в твоем сознании это изменило все правила.

Мое сердце колотится, словно молот. Окажись передо мной Карен Кролл, вполне возможно, что мне бы и самой захотелось ее убить.

— Вот именно. Правила изменились.

Бетани откидывается на спинку дивана. Время и мысль сливаются в моем сознании воедино, твердеют, будто сплав. Ее лицо мокро от слез. Протягиваю руку и промокаю его салфеткой. Бетани не противится.

— Габриэль… — говорит она шепотом, будто боится, что нас подслушают. — Я видела нас… — Она впервые назвала меня по имени. Голос ее похож на замирающий вдали шелест ветра. Жду, что она скажет дальше. Какой из сотен смыслов вложила она в эту фразу? — Тебя и меня.

— Где, Бетани?

— В небе. — Терпеливо молчу. — Только наши дороги разошлись.

— И куда же мы направились?

— После грозы мы вошли в золотой круг, вознеслись на небо. Только ты полетела в одно место, а я — в другое.

— Посмотри на меня.

Она медленно поднимает голову. Я заглядываю в мерцающие темные глаза:

— Бетани, мы не расстанемся. Я тебя не оставлю. Она качает головой с таким усилием, будто она вдруг стала неподъемной:

— Не выйдет. Это ничего, я просто хотела, чтобы ты знала. Ты не расстраивайся, ладно?

— Из-за чего, Бетани?

Такое ощущение, что она смотрит не на меня, а сквозь, на что-то у меня за затылком.

Из-за того, как заканчивается эта история.