не символически сплюнул он на грязный пол, — переживу.
Досада на жидовский паспорт тем более острая, что была возможность получить от хозяина паспорт, с которым он, Ванька, смог бы вполне легально выехать в Финляндию, на… х-хе, осмотр дач. Но не срослось, увы.
А так бы… перешёл бы границу, да и скатертью дорога! В легальном статусе, да с кучей паспортов и чистых бланков… неужто бы не сообразил⁈
Теперь же приходится хитрить, выгадывая всякие мелочи на тот случай, если его границе вдруг завернут…
… так, чтобы можно было попытать счастья в другую смену, под другой личиной и с другим паспортом. А для этого приходится стелить соломки со всех сторон…
Да всё та же меблированная комната — чтобы была возможность оставить какие-то вещи, вернуться, буде если это понадобиться, перевести дух перед следующей попыткой.
Хотя он отчаянно надеется, что она, эта попытка, не понадобится, но… а вдруг⁈
— Ну… — наведя последние штрихи, он придирчиво осмотрел себя перед небольшим облупленным зеркалом, висящим над покосившимся комодом, сглотнул и перекрестился, — с Богом!
Подхватив саквояж, вышел чёрным ходом, отчаянно надеясь, что возвращаться ему не придётся…
Народу на пограничном пункте, по зимнему времени, совсем немного. Это позже, когда начнёт таять снег и пробиваться первая трава, в Финляндию потянутся первые дачники, вывозящие обозами мебель, домашних слуг и родных, собак и кошек, попугаев и облезлые фикусы, а то и пальмы.
С собой у выезжающих будут документы о наличии собственности в Великом Княжестве Финляндском, или договора об аренде таковой, а в паспорта глав семей будут вписаны жёны и дети. Всё это будет скрипеть, ржать, мычать, орать благим матом, потому что болит животик, и обещать офицерам и унтерам пограничной таможенной стражи всякое нехорошее, если они немедля…
… и минутой спустя стелиться, заискивать, класть в протянутую руку нужную сумму и улыбаться так фальшиво и так широко, как это только возможно.
Но это — потом… а сейчас на стылом февральском ветру несколько петербургских финнов, едущих в Княжество по какой-то надобности, молодой разночинец, кусающий губы и нервно поглядывающий по сторонам, и он, Ванька…
… то бишь Моисей Израилевич Гельфанд, собственной необрезанной персоной.
— Заходи давай, — позвал наконец его часовой, и Моисей, сладко улыбнувшись ему, просочился в приоткрытую дверь, ведущую в домик пограничной таможенной стражи.
Внутри жарко натоплено, накурено и натоптано, и, помимо табака, пахнет чем-то неуловимо казённым.
— Прошу прощения господина… — закланялся попаданец при виде сытого ефрейтора в коридоре, — мне бы кому документы…
Хмыкнув, тот ответил не сразу, поковырявшись для начала в зубах.
— Ваше Благородие, — крикнул он наконец, — тут жид до вас! Впускать?
Разрешение было получено, и попаданец, потея от жары и волнения разом, был допущен в святая святых, то бишь большую комнату, где, помимо поручика и писаря при нём, наличествует ещё и унтер разбойного вида, сидящий чуть поодаль и одним своим видом наводящий тоску.
— Вот, Ваше Высоко… — не договорив, улыбаясь льстиво, Ванька с поклонцем подал свои документы поручику.
Тот, мельком глянув на них, отмахнулся рукой, указав на плотоядно улыбающегося унтера, стоящего чуть в отдалении. Покивав мелко и поулыбавшись сладко, попаданец засеменил в указанную сторону, заискивающе улыбаясь и вытянув перед собой документы.
— Доброго здоровьичка доброму господину,-поклонился Ванька, всё больше вживаясь в роль Моисея, — Вот, извольте…
В протянутых документах, как по волшебству, появился четвертной билет.
— Ага… — сказал унтер, — жид.
Сказано было так, что Ванька, то бишь Моисей, разом всё понял, и подрагивающей рукой протянул Стражу у райских врат второй билет.
— Да ты, я вижу, непонятливый жид, — хрипло сказал унтер, — я ведь могу и того… этого! Я ведь ваше жидовье племя знаю, я и по-плохому могу!
В конкретику он не вдался, и от этого стало ещё страшней…
… впрочем, примерный сценарий, равно как и цену, Ванька знает, и потому, с видом совершенно мученическим протянул ещё пятьдесят рублей — стандартная такса от мелкого торговца и по совместительству контрабандиста жидовского племени, то бишь — удвоенная.
— Всё, господин хороший… — негромко просипел он,-если не да, то лучше назад, потому что это будет не поездка, а один сплошной убыток!
Унтер взял деньги с таким видом, будто делая невесть какое одолжение, и через несколько минут попаданец уже семенит в сторону финской таможни, всё ещё не веря, что обошлось, ожидая невесть чего, но непременно самого худшего…
— Топро пожалов-вать, — заученно-равнодушно козырнув, финский пограничник в чине унтера, совсем ещё молодой мужик с сытым, широким лицом и блеклыми глазами, с уверенным спокойствием глядящими на мир, отдал документы, отвернулся, и…
… всё⁈
Нет, понятно, что ничего ещё не кончилось, что ничего…
…и Ванька поверил, что он покинул Россию, очень не сразу, и, поверив, остановился наконец, повернулся в сторону Петербурга и долго-долго смотрел, будто желая насмотреться раз, и на всю жизнь!
— Я тебя никогда не забуду[iii], — прошептал он одними губами, сам не понимая, чего больше испытывает, вспоминая эти строки, — Я тебя никогда не увижу…
… а потом он развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь.
[i] При Николае Первом Железный Занавес был почти непроницаем. Чтобы выехать из Российской Империи, требовалось доказать необходимость (!) этого, благонадёжность, заплатить пошлину в размере 250 рублей, и даже — трижды дать объявления в газету о своём отъезде. Последнее, официально, было сделано для того, чтобы не уезжали должники (подобное объявление видели кредиторы), а неофициально — ещё и неблагонадёжные.
Жителям приграничных губерний Российской Империи выехать было значительно проще, особенно — жителям городов, местечек и сёл непосредственно на границе. Но и там сложностей было более чем достаточно.
[ii] В Финляндии была своя пограничная стража и свои институты, в Российскую Империю она была практически не встроена.
[iii] Андрей Вознесенский «Юнона
