Рикки Краббе ползком добрался до Пауэрскорта.
— Я держал его под прицелом, сэр, но медлил стрелять, думал, вдруг я только раню его, и тогда он выстрелит в вас. Я свалил одного солдата, он поднимался на крышу. Не думаю, что найдутся охотники еще.
Пару минут спустя они спустились в первый вагон, едва не наступив на Джонни Фитцджеральда, который лежал на полу, держа в руках большие гаечные ключи. Сержант сидел рядом без кителя, подвернув рукава сорочки, готовый ко всему, что могла им послать судьба.
— Рад тебя видеть, Фрэнсис. Крестьяне, обряженные солдатами, пали в том конце поезда. Все наши уже здесь, в компании с четырьмя дамами.
Пауэрскорт заметил, что четыре тетушки, словно для тепла, жмутся одна к другой поближе к двери в паровозное отделение. Михаил стоял между ними и дверью. Один Бог знает, какого дебоша они ожидали от иностранцев. Пауэрскорт рассказал Джонни о кончине, постигшей капитана.
— Что угодно ставлю на кон, Фрэнсис, ты рад, что его больше нет с нами. Убит у моста, да? Вернее, убит мостом! Как Гораций, который спросил: «А теперь кто станет с другого конца и удержит со мной мост?»[17]Нет ответа ни в том, ни в другом случае. А сейчас, если ты отойдешь немного, я попытаюсь проделать следующее. Я уже почти закончил, все ждал, когда ты покажешься, Фрэнсис. Всю жизнь я мечтал это сделать!
Джонни ухватился за свой огромный гаечный ключ и склонился над буфером между первым и вторым вагонами. Раздался жуткий скрежет, не сразу, но сменившийся визгом металла по металлу. Потом Джонни и сержант сдвоенными усилиями постарались отпихнуть следующий за ними вагон. Глядя в ту сторону, Пауэрскорт увидел, что с дальнего конца туда вошел раненый солдат. Он направлялся к голове поезда, но отнюдь не приближался к ним, а удалялся все дальше. Они еще могли видеть удивление на его лице, перераставшее в обиду, когда он понял, что так и не дойдет до первого вагона, не доберется до Петербурга сегодня, не получит помощи врача. Джонни отцепил паровоз и первый вагон от остального состава. Остатки жалкой армии Шатилова скоро застрянут посреди заснеженной равнины. Вагоны так и будут стоять, заблокировав путь, пока за ними не пришлют какой-нибудь толкач-паровозик. Оглядывая свою маленькую команду — довольного, что удалось расчленить поезд, измазанного мазутом Джонни, Рикки Краббе в промокшей, потертой от ползания по крыше одежде, Михаила с шишкой на лбу, набитой о перекладину лестницы, когда он лез на крышу, и сержанта, безуспешно пытающегося оттереть грязь с рук, — Пауэрскорт чувствовал за них огромную гордость. Первым заговорил Михаил:
— Мне, кажется, удалось все-таки убедить дам в том, лорд Пауэрскорт, что, по крайней мере, вы тут человек вполне респектабельный. Я сказал, что вы можете доказать это по-русски. Одну минуту…
Михаил коротко переговорил с тетушками. Одна из них в упор посмотрела на Пауэрскорта и выстрелила в него залпом бурной речи.
— Мы из британского посольства. У нас дипломатическая неприкосновенность, — как сумел, выговорил по-русски Пауэрскорт, пытаясь вспомнить, где ему там Михаил велел расставлять ударения. Все четыре дамы заговорили разом. Пауэрскорт вопросительно посмотрел на Михаила.
— Они говорят, — засмеялся Михаил, — что вы настоящий чертов конокрад и что они донесут на вас, как только выйдут из поезда.
Этим же вечером, прежде чем улечься в постель, Пауэрскорт набросал письмо, которое посол должен был одобрить, подписать и утром отправить. Адресовано письмо было царю, и в нем со всеми подробностями описывалось все, что случилось с Пауэрскортом и его командой: угон лошадей, порка, полное отсутствие уважения, причитающегося гражданам Соединенного Королевства в целом и представителю Министерства иностранных дел Его Величества в частности. Как бы понравилось русским, риторически вопрошал он, если бы их дипломатического представителя, явившегося с миссией в Букингемский дворец, на обратном пути похитили и потащили на дыбу в Тауэр? О своем чудесном спасении и битве на крыше вагона Пауэрскорт умолчал. Так же он ни словом не обмолвился о существе беседы с императором. У него было множество оснований сомневаться, что письмо дойдет до адресата. Какой-нибудь придворный чин, несомненно, его прочитает, и даже этого, полагал он, будет достаточно, чтобы остановить деятельность преемников капитана Шатилова. Однако он жестоко ошибся.
Ибо назавтра в одиннадцать утра в британское посольство явился донельзя расстроенный, только что не в слезах, Михаил Шапоров. Наташа, сказал он усталому Пауэрскорту и де Шассирону, ослепительному в новой парижской сорочке, Наташа исчезла! Ее подруга этим утром была в городе, и она рассказала, что Наташа заметила за собой слежку, какие-то военные ходили за ней по пятам. Возможно, они ее и арестовали. Неужели с ней будут обращаться жестоко? Не дай Бог!
— Она ведь уже исчезала раньше, не так ли, — как мог мягко сказал Пауэрскорт, — и благополучно появилась потом, верно?
— Это было потому, что наследник болел, милорд, — ответил Михаил. — Сейчас это не так, он здоров.
Де Шассирон видел, как расстроен молодой человек. С первого взгляда было ясно, что он в Наташу влюблен. Де Шассирон и сам был не прочь в нее влюбиться. Весьма вероятно, что то же самое испытывали и все офицеры эскадрона, квартирующего поблизости от Александровского дворца.
— Вы не думаете, что они могут отыграться на Наташе за то, что произошло с капитаном и прочими в прошлую ночь? — терзаясь, спросил Шапоров.
Эта мысль уже приходила Пауэрскорту в голову. Он взглянул на часы. Брошенный на полдороге поезд уже должны были обнаружить. Возможно, нашли и изувеченное тело Шатилова. Потребуется некоторое время, чтобы восстановить ход событий и понять, как капитан встретил свой конец. Естественным будет предположить, что его убил кто-то из англичан, а не то, что он погиб, столкнувшись с мостом. Пауэрскорт в упор смотрел на гравюру с изображением Королевского колледжа в Кембридже, висевшую над письменным столом де Шассирона, с позднеготической капеллой, которая в этом городке скептиков и ученых служит бастионом любви человека к Богу. Он так и видел, как де Шассирон разгуливает там по травке, в шапочке и мантии, ведет ученые дискуссии. Небось возит эту гравюру с собой, куда б ни назначили, как напоминание о славной юности.
Позже Пауэрскорт признался Джонни, что именно эта гравюра подвигла его принять решение. Потому что, переводя взгляд с нее на де Шассирона, он уже знал, как поступит.
— Нам остается только одно, — проговорил он. — Посол уже отослал, надеюсь, то письмо, которое я набросал для него вчера ночью. Там ни слова ни про сражение в поезде, ни про бесславную гибель капитана — что, я думаю, правильно. Любое упоминание об этом имело бы, на мой взгляд, самые неприятные последствия. Да кто они такие, эти англичане? Что они тут делают? Наверное, шпионы. Нет, даже наверняка шпионы! И что же случилось с героическими защитниками царя и отечества, когда они обратились к этим злодеям и попытались традиционными русскими методами получить у них некоторые необходимые им сведения? Представьте себе, герой-капитан погиб, выполняя свой долг! Пауэрскорт и иже с ним — убийцы! В застенок их, в тюремную камеру! Смерть шпионам! Да здравствует самодержавие!
