Он вытер рот грязным рукавом и, медля и запинаясь, наконец одолел выбранную фразу. «Тогда низведу тебя с отходящими в могилу к народу давно бывшему и помещу тебя в преисподних земли, в пустынях вечных, с отшедшими в могилу, чтобы ты не был более населен».
Шум пожара уже немного утих, но к этому времени появилась приходская стража с приспособленьями для тушения пламени и бочонками воды. Филип закрыл книгу и, перекрикивая вопли и команды, сообщил мне: «Иезекииль. Слова пророка».
Я взял у него Библию, повернулся спиной к гомону и пошел вниз, на берег. Там я опустил книгу в бегущую воду и в тот же миг понял, что должен уйти от этого дома на поиски более прочного очага.
Огонь, пожравший мой кабинет и библиотеку, был уже почти затушен; объяснив Филипу, как следует позаботиться о других слугах, я миновал толпу и направился в свою конюшню на Тернмилл-лейн. Оседлав лошадь, я поехал через Финсбери-филдс, мимо оружейной у Св. Ботольфа, где льют пушки, но тут моей лошади стало так худо от попавшего к ней в легкие дыма, что я отправил ее с посыльным обратно в Кларкенуэлл, а сам зашагал пешком дальше на юг, в сторону реки.
Читатель, здесь запечатлены отнюдь не праздные домыслы. Все, о чем пишу, я видел въяве и как на ладони, но если мое бедное стило где-нибудь и споткнется, вспомни в оправданье о том, сколь чудны и непостижимы картины, кои мне довелось лицезреть.
Всю дорогу до Уоппингских низин дождь лил не переставая; там же по-прежнему возвышался унылый и одинокий курган, а рядом с ним покоилась древняя каменная глыба. Эдуард Келли сказал мне, что он все выдумал и ввел меня в заблуждение, однако я был уверен, что под толщей этой земли скрываются останки былых веков; я и тогда ясно ощущал их присутствие и влияние, а теперь, когда злодея не было рядом, мое внутреннее око стало видеть гораздо лучше. «Я не сойду с этого места, – вслух промолвил я, – покуда все не откроется мне. Здесь распрощаюсь я с миром и пожелаю ему доброй ночи».
Я стоял там целую вечность, пока не переродился, словно обратись в кого-то иного. Нечто забрезжило в моей душе; кажется, я плакал. Нет, те звуки издавал не я. Моими глазами плакал весь мир, и сквозь туманную завесу слез я увидел, как каменная глыба взмыла вверх и стала частью гигантской арки. Я сделал шаг и почувствовал, что, пытаясь приблизиться к ней, схожу вниз. Двигаясь вперед, я спускался по древним ступеням. Они были вытесаны из старого камня, покрыты мохом, и их зеленая растрескавшаяся поверхность вселяла мне в душу невыразимое умиротворение. Я как бы погружался в прошлое – но не свое, а других людей. Эти ступени несли на себе печать неведомой мне седой старины, и, спускаясь по ним, я услышал свой собственный голос, произнесший на древнем наречии: Oculatus abis. Смотри, уходя.
И я очутился в городе с ровно вымощенными улицами, под коими тянулись погреба; здесь были храмы и пирамиды, площади и мосты, высокие стены с башнями и вратами, статуи из чистого злата и столпы из прозрачного хрусталя. Он казался порождением какого-то нового неба или новой земли – этот божественный град, не ведавший времени. И я увидел идущего в мою сторону знакомого человека, за которым бежала его собачонка; однако теперь он сбросил с себя свои прежние грязные одежды и сиял подобно солнцу. «Ты явился по большаку, с ветерком из Иудеи, – сказал он и рассмеялся. – Но довольно бродяжьей музыки. Я уже не скитаюсь сам по себе, но пребываю во всех вещах».
«Благодаря музыке родились Фивы, – отвечал я. – Какою же силой держатся сии великолепные здания?»
«Разве ты не знаешь их секрета? Дух бессмертен, а сей град воздвигнут в духовном теле человека».
«И каждый из нас обладает таким телом?»
«Да, но мы являемся частью друг друга и всякого живого существа». Он наклонился и погладил свою собаку. «Нет более ни смерти, ни горя, ни плача. Не будет и страданий, ибо прежнее минуло безвозвратно».
И разлился свет, как на закате и восходе солнца, так что весь град словно вспыхнул и задрожал перед моими глазами. Я знал о пламени, что пребывает во всех вещах, и теперь город как бы воспарил в сиянии этого вечно сущего огня. Я пошел по Кларкенуэллу в сторону Перс-элли и на углу Тернеген-лейн встретился со своим отцом и женою – они приветствовали меня и взяли за руки. Потом к нам приблизился другой. «Я —Дэн Верри, – сказал он, – тот, что искал свою семью. Ныне свершилось. Я есть начало и конец». Идя вниз, к Холборн-хилл, я увидел еще одного, и он улыбнулся мне. «Я искал свои слова в чужих книгах, но это уже позади. Весь мир сотворен мною заново. Теперь мои слова дышат верой и истиной».
Никогда не встречал я града столь прекрасного, и во время своей прогулки видел все в первый и последний раз. Таким, как будет вначале, и таким, как было в конце. Те, кого я считал погибшими, уцелели, и те, кто принадлежал прошлому, вновь оказались среди живых.
«Да. Я расскажу тебе кое-что очень любопытное. Около года тому назад я гулял вдоль Темзы. Знаешь, рядом с Саутуорком? И вдруг мне почудилось, будто я вижу мост из домов. Мерцающий мост, перекинутый через реку».
«Мост на Темзе обвалился, обвалился, обвалился…»
«Нет, серьезно. Это был словно мост из света. Я видел его только одно мгновение, а потом он исчез. Но на один миг оба берега соединились мостам».
«Это могло быть что у годно, Мэтью».
Я завернул за угол и увидел их, идущих навстречу; их лица показались мне такими знакомыми, что я поднял руки в приветствии. Это был истинный эликсир жизни, который я пытался найти грубыми материальными средствами; это был эликсир, исцеляющий все хвори, ибо он существует прежде их начала и после их конца, тот, что сохраняет жизнь навеки и позволяет беседовать с духами.
«Послушайте меня, – сказал я. – В третьем веке от Рождества Христова мост, о котором вы говорите, был примитивной каменной переправой. В мое время там жили мастеровые, делавшие иглы, но потом их дома убрали. На этом же самом месте было построено столько мостов, что я не берусь перечислить их все…»
«Но было и еще кое-что. Ты слушаешь, Дэниэл? Когда я смотрел на этот мерцающий над водой мост, мне почудилось, будто я вижу людей, идущих по нему вдоль полосы света. Они поднимались и опускались все вместе, точно шли по волнам. Но ты, конечно, ничему этому не поверишь».
Они свернули в высокий дом, обращенный к улице своим весьма узким фасадом; я последовал за ними, дабы вставить в их разговор еще несколько слов, однако там, где я ожидал увидеть дерево или гипс, сияло сплошное стекло. На пороге вырос маленький мальчик, сказавший мне: «Сейчас я отворю эту дверь, Джон Ди, и узрим свет, что пребудет целое тысячелетие. Все, открытое ныне, смертный да не закроет». Но тут дом пропал с моих глаз. «Видишь, я был прав, – мальчик снова возник передо мною. – Ибо гляди, тысяча лет уж минула». Затем я услышал звон многих колоколов – и церковных, и торговых, и тех, что возвещают о чуме, и тех, что ограждают от привидений.
А потом мне явилась моя мать, чреватая младенцем, и вскричала как бы в родовых муках. «Ты рожден вновь, Джон Ди, и возмужаешь в граде, что зовется Лондоном».
