они негласно договорились не упоминать. Не делать из их случайных пагубных встреч нечто большее. Не позволять друг другу думать, что их связывает что-то большее, чем взаимная боль, которую они способны причинить друг другу, или привычные пороки, которые заставляют их почувствовать себя живыми.
Мартин Лайл переходит черту.
Растерянно и беспомощно Роудс пялится на него, пытаясь связать одну мысль с другой, но ничего не вяжется. Новая вспышка ярости, и уже в следующее мгновение ее голос срывается в тупое отчаяние, которое за последние дни так остро ощущает Адри:
– Помочь? Помочь зачем? Ты сделал достаточно!
Ее голос содрогается в хрипе – как много слов она затаила на дне собственной боли, и теперь все они дерут ее изнутри, требуя правды.
Но Адрия еще не готова к правде.
Как не готов Мартин. Но с тупой оголтелой самоотверженностью он зачем-то рвется вперед:
– Я сожалею об этом, понимаешь?!
Вопрос, повисший в воздухе, взрывается между ними петардой. Но прежде чем это случается, Адрия успевает раскрытой ладонью яростно толкнуть Мартина в грудную клетку. Он не понимает. Не понимает, что делает здесь и почему задает эти вопросы. Не понимает, какую дурную роль он играет в ее падении, если думает, что может что-то исправить.
Адрии не нужно ничье сожаление.
Она скалится, обнажая ряд верхних зубов в угрозе, словно дикий зверь.
– Проваливай отсюда!
Мартин не двигается.
Адри ощущает, как новая судорога сводит мышцы, как ярость выворачивает тело в тугой жгут, который вот-вот лопнет. Она взмахивает руками, чтобы выкрикнуть на пределе своей громкости:
– Проваливай же!
Мартин не шевелится.
Нет реакции, нет больше связи с реальностью. В мгновение Адри обращается в цельную ненависть, проваливается в нее с головой, пока вся эта ненавистная реальность обрушивается сверху, засыпая обломками.
Чертов пакет.
Чертовы наркотики.
Чертов Чарли.
И чертов, чертов Мартин Лайл.
Последняя капля в ее никчемной жизни, которая прорывает плотину.
Адрия задерживает дыхание, дожидается, пока кислород покинет ее полностью, чтобы она могла пойти на дно. Боль пробивает дыры, отчаяние заполняет трещины. Давление стягивает все тело в маленькое хрупкое нечто. У нее больше нет сил выносить это. Она не может.
Словно в замедленной съемке, Адрия делает шаг назад, медленно поворачивает голову в сторону металлического хлама во дворе. И когда тугая пелена затягивает последнюю здравую мысль, срывается с места в свою ярость.
Пошел ты, Мартин Лайл.
Пошел ты, детектив Тернер.
Пошел ты, Чарли.
Пошли вы все!
Адрия хрипит, хватая железный лом. В следующее мгновение лом взмахивает в воздухе, с силой врезаясь в лобовое стекло лощеного серебристого пикапа. Лощеного, как чужие жизни, в которых Адри нет места. Лощеного, как чужие намерения, в которых Адри – лишь средство. Она так от этого устала. Устала страдать из-за других, из-за чужой жадности, похоти, злости. Даже из-за чужого сожаления.
– Я сказала: проваливай, Мартин!
Лом падает на стекло, и множество трещин враз расползается по поверхности в разные стороны.
– Что тебе непонятно?!
Она кричит, почти срываясь в визг. Еще один удар приходится на стекло, чужие руки пытаются поймать ее, но Адри уворачивается, отскакивая на другую сторону.
– Что тебе надо от меня?!
Зеркало заднего вида трещит и рассыпается на осколки.
– Что вам всем от меня надо?!
Голос надрывается на самых высоких нотах, и отчаяние сквозит через все пробоины. Лом взмахивает снова, и на водительской двери остается вмятина.
– Зачем ты говоришь, что сожалеешь?!
Рука вздрагивает, и лом падает, отскакивая от капота в сторону.
Мутная пелена затягивает взор, и Адри больше не видит трещины на стекле. Только свои собственные.
Все внутри с воем взмывает вверх, чтобы рухнуть вместе с Адрией вниз.
– Разве тебе есть до этого дело?! – вскрикивает она уже слабо, отрешенно, опираясь на капот и соскальзывая на землю. Чужие руки подхватывают ее, не давая упасть, но Роудс едва обращает внимание на чужие прикосновения и чужую поддержку.
Все это обманчиво.
Все это больно.
А она не вынесет больше боли.
– Тебе должно быть все равно… – уже тихо взвывает Адрия, и в безутешных слезах содрогается все ее тело. Все рубежи прорваны, и рыдания прорываются наружу водопадом, наводнением, которому нет ни конца ни края. Все, что может Адрия, – только судорожно рыдать. Она забывает, что не должна этого делать – показывать свою слабость. И она плачет, плачет навзрыд, потому что больше не может ничего другого. Плачет в рубашку Мартина, задыхаясь в собственных слезах. Не чувствует, как мелкие камни скребут колени; не слышит, как угрожающе лает собака на заднем дворе; не разбирает слов, которые говорит и говорит Лайл, прижимая ее к себе. Все, что может Адрия, – тонуть в своем отчаянии. И она тонет.
Когда слезы заканчиваются, она только беспомощно открывает рот и тихо всхлипывает, а легкие сводит судорогой. В ней не остается ни воздуха, ни сил. Ничего.
И Адрия идет на дно.
Глава 42
Мартин
– Я не верю тебе, – едва слышно произносит Адрия, и Мартину, чтобы разобрать слова, приходится склониться ниже, к ее подбородку, к ее губам, которые высказали ему однажды уже так много.
Он нависает над Адрией тенью, проклятьем или спасением – Мартин не знает сам. Но он закрывает ее от палящего солнца, закрывает от мира, прижимая к себе, хоть и понимает, что не достоин этого. Был ли он вообще когда-нибудь достоин того, что имел?
– Я знаю.
Адрия, слезы которой давно иссякли и которая уже пусто всхлипывает последние десять минут, молчит.
Мартину требуется невероятная смелость, чтобы вновь заговорить самому, сказать нечто большее, как он был способен сказать многие месяцы назад, когда все еще не начало сыпаться. Но тогда его слова ничего не значили – цветастые фантики, за которыми пустота. Теперь Лайл видит пустоту в Адрии, и эта пустота пугает его до самой глубины. Неужели так все и закончится? Ничем.
Мартин прикрывает веки, потому что заглянуть правде в глаза слишком сложно.
– Я знаю, что ты не веришь мне, и у тебя нет поводов, чтобы верить мне, – он медленно поднимает на Адрию взгляд. – Я знаю, что ты презираешь меня и что ты не обязана слушать меня. Я знаю, что не должен быть здесь.
Роудс, сидя на земле, устало пожимает плечами и отстраняется, облокачиваясь на колесо пикапа. Она выглядит такой измученной и такой сломленной, когда выскальзывает из его рук, точно и не замечает этих рук вовсе. Мартин чувствует себя паршиво.
Он знает, что должен чувствовать себя паршиво.
– Но я прошу
