один момент. Я опускаюсь на стул, не обращая внимания на то, что тосты, кажется, начинают гореть. Этот взгляд вытряхивает из моего тела душу. Он смотрел на меня так же в ту ночь, спрашивая о том, уверена ли я в своем решении уехать.
Демоны и преисподняя.
Иисусе.
Господи.
Этих двенадцати лет не было! Их, на хрен, не было!
Мне срочно нужно в Треверберг. Даже если я не решусь подойти к Грину, даже если не смогу найти правильных слов, я должна его увидеть. Должна! Я должна проверить, должна убедиться, что все эти годы не обманывала себя. Что пряталась в десятках мужчин, на самом деле убегая не от одиночества, а от одного конкретного мужчины, которого так и не смогла забыть. Несмотря ни на что.
Меня трясет от нервного напряжения, и голову сковывает привычный огненный обруч чистой боли. Ноги подкашиваются, я падаю на колени и врезаюсь рукой в нож, чье идеально заточенное лезвие тут же разрезает ладонь. Но это ничто по сравнению с тем, что творится в голове. Я снова переживаю свой маленький личный взрыв вселенной, первородный и сокрушительный. Мигрени лишь усиливались год от года, но раньше приступы быстро проходили. Сегодня явно не тот случай. В глазах темнеет, и я ложусь на пол, вдавливая ладони в глазницы, чтобы хоть как-то перенаправить эту невыносимую сенсорную перегрузку. Я ничего не слышу, в ушах шумит, кровь заливает лицо.
А потом кто-то берет меня за плечи.
— Анна? — чужим голосом спрашивает он. Не помню его имени.
Я отчаянно трясу головой, и ноги снова подгибаются.
— Позвони Кристиану, номер у телефона.
Он опускает меня на диван, что-то бормочет, но звонит. Я думаю о том, что испачкаю мебель, пытаюсь концентрироваться на этом, но не получается. Виски пульсируют, а глаза, кажется, сейчас взорвутся и вытекут горячими потоками. Любовник возвращается.
— Что мне сделать? — Даже сквозь боль я различаю истеричные нотки.
— Дай мне полотенце и уходи! — рычу я.
Некоторое время спустя
Кристиан появился в особняке так естественно, как будто не было этих пяти лет. Я уже успела прийти в себя, хотя голова еще болела. Меня долго и мучительно тошнило в туалете, потом я сидела под душем, надеясь, что вода снимет боль, а теперь ждала его на кухне, бестолково сжимая полотенце раненой рукой.
Бывший муж подошел ко мне. Я с трудом взглянула на него. Выгляжу, наверное, чудовищно. Он молчал, и это молчание было значительно красноречивее упреков и вопросов. Он мог бы спросить, какого черта ему звонил посторонний мужик. Мог бы спросить, какого черта он вообще мне понадобился — мы давно разведены. Мог бы бросить в меня оскорблениями. Но он молчал и этим молчанием говорил намного больше.
Меня начало трясти. Неловко обхватив себя руками, я смотрела в столешницу, не рискуя поднять на него глаза. Боль утихала. От одного его присутствия утихала. Я чуть не упала, когда Крис коснулся моего плеча. Наши взгляды встретились. В его взоре плескалось серебро.
— Анна, в чем дело? — негромко спросил он.
В его прикосновении не было интимности. Во взгляде не было вызова. Только усталость. И застарелая боль. Боль, вечная боль. Такая же мучительная, как моя. Только у меня болела голова. А у него душа. Сердце. Я нанесла ему смертельную рану. Но только так он получал возможность жить. Подальше от меня. Тогда, принимая решение о разводе, я думала только о том, что не могу больше смотреть ему в глаза. Меня поглощала вина. Я же рассказала ему все. Про выкидыш. Про контакт. Про то, что не достойна его. Что с самой первой встречи была недостойна. Рассказала сразу, по дороге в Париж. Он ничего не ответил. И никогда потом не возвращался к этому моменту, считая, что моя искренность на самом деле — результат стресса.
Но в тот вечер, когда Жаклин с Готье отправились в городской парк, а мы с Крисом остались одни, я налила себе вина. Выпила. И сообщила, что каждое слово, сказанное мной на пути в Париж — правда. И что я больше не могу. Обязана его отпустить.
Потом мы не разговаривали. Все документы оформили адвокаты, Кристиан одарил меня, как восточную принцессу. Прошло несколько лет, прежде чем я рискнула связаться с ним вне рабочего процесса. И ни разу не звала к себе. Не надеялась, что он придет. Но сейчас он здесь, а его рука на моем плече.
Я благодарно улыбнулась.
— Кажется, со мной что-то не так. — Я сжала голову руками.
— Мишель сказал, что ты упала и порезалась.
— Мишель? — удивилась я.
Кристиан понимающе кивнул, по его губам скользнула тонкая усмешка. И тут я заметила, что в его волосах стало чуть больше седины. Захотелось прикоснуться к ним, но я себя одернула. Мне нужно было другое. Прежде чем ехать в Треверберг, я должна знать, сколько у меня времени.
— Чем могу помочь, Анна? — спокойно спросил Бальмон, слегка наклонив голову набок, так, как будто силился рассмотреть меня с другого ракурса.
— В империи твоей семьи же есть какой-нибудь специалист по мозгам? В физиологическом плане.
Без номера
Ложь. Во спасение? Так не бывает.
Боль. Источник силы.
Насилие. Источник силы или слома — зависит только от тебя.
Ты любишь играть в кошки-мышки, я люблю, чтобы мир поворачивался ко мне лицом, а ко всем остальным — жопой.
Ты любишь соблюдать правила — я хочу быть создателем этих правил. Ты любишь искать иголку в стоге сена руками — я всегда использую магнит. Ты прячешься за масками — я срываю эти маски, показывая истинное нутро общества. Всех этих жалких никчемных людей, слабых настолько, что им страшно посмотреть в зеркало и сказать самим себе: я скотина. Всех этих людей, которые не могут встать
