Маккенны в широких браслетах, на большом пальце поблёскивает на свету серебряное кольцо. Тело изнутри пронзает резкий толчок, стоит только представить, как его серебряное кольцо задевает мою кожу. Подбородок, губы, соски, моё лоно. Боже, да — зачем останавливаться на губах, когда я чувствую, как оно восхитительным образом касается меня повсюду?
— Ты пришла. — От грубоватого тона кожа покрывается мурашками.
Маккенна делает шаг ко мне, но я поднимаю руку, чтобы остановить его, и выпаливаю:
— Кенна, у нас не может быть будущего, если ты не… если ты не узнаешь, кто я такая на самом деле. И что я сделала. Когда ты от меня ушёл.
Он тихо смеётся и проводит рукой по своему изумительному короткому ёжику на голове, сводя меня этим с ума.
— Я тоже совершил ошибку, Пандора, — говорит Маккенна, разводя руки в стороны. Его глаза сверкают сожалением, он смотрит на меня так, словно я какое-то видение, в которое с трудом может поверить. — Всё в порядке, детка мы были молоды, но теперь мы умнее. И больше не причиним друг другу боли. Тогда у меня не было будущего, мне нечего было тебе предложить, и что бы ты ни говорила, я всё равно не должен был уходить…
— Ты! Ты должен был предложить мне себя, Кенна.
Он смотрит, как я протягиваю руку, чтобы показать ему кольцо, которое он мне подарил. Я с гордостью ношу его на пальце. И разве я не хотела бы так же гордиться своими словами?
— Я знаю, что сделала моя мать, — с болью шепчу я. — Не знала тогда, но знаю сейчас.
Он смотрит ещё пристальнее, хмуро сдвинув брови.
— Маккенна, — мой голос становится хриплым и мрачным, — всё, что, ты, по-твоему, знаешь обо мне, всё, что ты, возможно, чувствуешь, — всё это прямо сейчас может исчезнуть.
Я замолкаю, чтобы перевести дыхание из-за вспышки охватившего меня дикого горя, а он глухо шепчет:
— То, что я чувствую, никуда не денется. И не изменится. Это не имеет конца. Это…
— Кенна, я дрянь. Я отстой…
— Ого, детка, — останавливает он меня недоверчивым смехом. — Называй меня как хочешь, но будь я проклят, если позволю тебе сидеть здесь и оскорблять так мою девушку…
— Я была беременна, Кенна.
Эти слова обрушиваются на него, как бомба.
Какое-то мгновение я не могу продолжать, меня охватывает тревога. Мгновение я наблюдаю — насколько он неподвижен и молчалив.
— Когда ты меня бросил, я была беременна, — заставляю себя закончить.
Шок не позволяет ему пошевелиться, а меня в это время тихо раскалывает боль. Это мой ящик. Ящик несчастий, который Пандора никогда не должна открывать. Всё плохое, всё без остатка вырывается из моей души, чтобы единственный человек, которого я хочу любить и хочу, чтобы он меня принял, узнал об этом.
— Что, чёрт возьми, ты несёшь, Пандора? — отстранённо звучит его голос. Это стопроцентное неверие.
Ох, это выражение его красивого лица. Я буду помнить его каждый день до самой своей смерти. То, как изменился цвет его глаз с ярко-серебристого до потрясённо-серого. Как застыли в неверии линии его совершенных черт.
И мне требуется вся моя храбрость до последней капли, чтобы выдохнуть остальное:
— У нас есть маленькая девочка.
Он продолжает стоять в шаге от меня, его грудная клетка не шелохнётся, он даже не дышит.
— Она немного моложе Магнолии. Это было закрытое усыновление. — Я едва могу смотреть на него, мне тяжело видеть его нахмуренные брови, побелевшие губы, сжатые челюсти. — Я её бросила, Кенна, — выдыхаю я, и это самые трудные четыре слова, которые мне когда-либо приходилось произносить в своей жизни.
Он не дышит. Не двигается. Совсем. Я обнимаю себя, просто чтобы тело не развалилось на части.
— Меня убивает, что я ничего не знаю… — продолжаю я жалким шёпотом. — Я не знаю, твои у неё глаза или мои. Я не знаю, счастлива ли она. Любят её… или нет. Но что я знаю точно, так это то, что ты был нужен мне рядом. Мне было необходимо, чтобы ты забрал нас и увёз. Я не хотела быть слабой и отказываться от неё, но я не могла её оставить. Мама сказала, что я не справлюсь. И я была напугана и чувствовала себя преданной, и поэтому отказалась от неё… потому что думала, что ты отказался от меня.
Не могу на него смотреть. Он слишком сдержан, слишком молчалив, стоит с опущенными руками, сжав руки в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Меня пугает его молчание.
Он никогда, никогда тебя больше не полюбит, Пандора…
Никогда больше не назовёт тебя «малышкой» или «Пинк», словно это моё имя и, несмотря на всю мою мрачность, оно принадлежит мне…
— Мне пришлось сменить школу, — продолжаю я, в волнении карябая ногтями руки, вверх-вниз, вверх-вниз. — Там я познакомилась со своими новыми друзьями. Мелани, Брук и Кайлом.
Он смотрит на меня так, словно я только что вырвала у него сердце, на самом деле.
И сейчас, впервые за шесть лет, я вот-вот расплачусь.
— Я хотела сделать аборт. Мне нечего было ей предложить. — На каком-то уровне я знала, каким-то образом понимала, что стоит только рассказать об этом кому-нибудь, — ему, — признания вырвутся из меня, и это как выдавливать зубную пасту из тюбика — её невозможно запихнуть обратно. И, как зубная паста, признания льются из меня непрерывным потоком. — Но я была несовершеннолетней, и клиника связалась с моей матерью. Так она и узнала, что я беременна. И даже если то, что сделала моя мать, чтобы нас разлучить… использовать твоего отца против тебя… было неправильным, она не злая. Она тогда потеряла моего отца и была поглощена беспокойством из-за того, что потеряла и меня тоже. Она хотела, чтобы я родила ребёнка. Она сказала, что где-то есть родители, лучшие родители, которые могли бы дать нашему ребёнку больше шансов. Поэтому я согласилась, но… — Я хватаюсь за живот. — Но я не знала, что за эти девять месяцев так сильно к ней привяжусь. Она была частью тебя, и за это я её любила, но в то же время мне было больно чувствовать её внутри себя, потому что ты уехал из Сиэтла без меня. — Я отвожу взгляд, а затем снова смотрю на него, не отрывая глаз от горла, где вижу, как неистово бьётся его пульс. — Я подписала документы, где говорилось, что я не буду пытаться её найти, но я знаю, что она где-то есть. Мы никогда не узнаем, издеваются ли над ней или у неё есть
