храним внутри, вот что приносим с собой — заботу друг о друге. Я смотрю на малышку и говорю Дункану:
— А ты спас жизнь мне.
«Врач сказал, я больше не буду говорить», — пишет он.
Я улыбаюсь.
— Есть языки без слов и без голоса, — отвечаю я. — Я научу тебя им.
Он берет девочку с такой нежностью, что руки у него дрожат.
— Осторожно, — предупреждаю я.
31
Мы уже дома. Между нами все перепутано, как веточки в птичьем гнезде, но нам нужно заботиться о малышке. Не знаю, как мы найдем свое место на орбитах друг друга, потому что теперь нас не двое, а четверо.
Дункан дал письменные показания, где заявил, что на него напал волк, как все и думали. Никто не стал изучать рану, которую он получил, — резаную, а не рваную, нанесенную острым лезвием, а не зубами животного. Ни у кого не возникло вопросов, потому что он шеф полиции и потому что это объяснение всем понятно: преступник уже наказан. Я ведь убила монстра. Номер Десять лежит мертвая из-за лжи. Из-за моей ошибки. Она станет легендой, и репутация волков будет страдать, хотя не они пришли на эти земли и пролили кровь, а я и моя сестра.
И Дункан первым вычислил это. После того как он встретился с Эгги и увидел, насколько мы похожи и насколько она нездорова, у него возникли подозрения. Фергюс назвал его ищейкой, и был прав, однако Дункан сделал все возможное, чтобы защитить нас, и я этого никогда не забуду.
Сегодня вечером, пока Эгги купает малышку, мы с Дунканом сидим у камина, он гладит меня по волосам, и мой сон сбывается наяву. Потом он пишет в блокноте: «Ее нужно поместить в больницу. Она может представлять угрозу для других».
Я смотрю в его темные глаза.
— Я не могу, Дункан.
Он откладывает ручку, но я знаю, что этот разговор еще не закончен. В нем живет полицейский. Защитник. В этом смысле он такой же, как она.
Я звоню маме. Не знаю, как расскажу ей обо всем случившемся, но ее нужно поставить в известность.
Она отвечает быстро.
— Вот и ты, конфетка. А я все звоню, звоню. Мне нужно сообщить кое-что вам обеим.
Это меня удивляет, и я придерживаю собственные ошеломительные новости.
— Мы с Джимом женимся.
Я смеюсь.
— Как это, мама?
— Ну, я и сама пыталась понять, как так вышло, и мне кое-что пришло в голову. Помнишь, я говорила тебе о временной шкале? Что нужно составить хронологию событий, чтобы распутать дело, — спрашивает мама.
— Да.
— Моя идея проистекает отсюда. Да, люди плохо поступают по отношению друг к другу. И мы помним причиненные нам обиды, боль, но только по той причине, что это из ряда вон выходящие события. На временной шкале есть деления, которые не встраиваются в общую картину, а все потому, что остальная шкала, которая, собственно, представляет собой нашу жизнь, состоит из доброты. Доброта — нормальное состояние, настолько нормальное, что мы его даже не замечаем.
Я улыбаюсь.
— Мама, — говорю я. — Ты можешь приехать в Шотландию?
— Думала, ты никогда не спросишь.
Мы с Эгги прогуливаем в загоне Галлу, пока Дункан готовит ужин с дочерью, висящей на перевязи у него на груди. Обе смотрим в небо, чтобы снова увидеть северное сияние, но сегодня оно нас не балует. Там только звезды и луна.
Через некоторое время я осторожно говорю, нарушая тишину:
— Я видела отца, когда была в лесу.
Эгги разглядывает мое лицо.
— И как он?
Я улыбаюсь.
— Как обычно.
— Лес все еще зовет тебя, да?
— Неизменно. — Но мой взгляд падает на теплый Голубой коттедж и то, что он хранит. — Правда, сейчас уже не так громко.
— Думаю, я в конце концов поняла, — с улыбкой произносит Эгги. — Тебе от него никуда не деться. Мы обе принадлежим ему.
* * *
Ты просыпаешься рано. За окном густой туман. Лошадь ждет тебя, как всегда. Ты ведешь ее к холмам.
Ты здорова, заботишься о нашей маленькой семье — даже о Дункане, хотя между вами существует натянутость и чувствуется безысходность. Ты забрала у него ценный дар, и он знает, что ты была больна, но все же. Жизнь странная штука, и мы стараемся изо всех сил. Он умеет прощать, он научился этому еще в юности. Ты счастлива, я знаю это. Сейчас у нас есть цель, и Гаса мы отпустили. Тогда почему?
Ты идешь вдоль горного хребта смотреть на золотой рассвет. Галла храпит, ее теплое дыхание щекочет тебе ладонь. Здесь красиво; необъятная ширь. У ног твоих лежит пробуждающийся мир, и ты свободна.
Может быть, это вина за совершенное насилие мучает тебя, и ты не в силах переступить через нее.
Может быть, ты боишься встать между нами или просто хочешь освободить пространство для перемен к лучшему. Или потому, что боль не уходит и не уйдет никогда, даже в этой новой жизни.
Может быть, это потому, что ты наконец уверена: я буду счастлива и без тебя.
Я точно не знаю почему. Но однажды утром я просыпаюсь и обнаруживаю, что ты ушла.
На столе ты оставила записку.
Написано просто: «Ушла домой. Ц.».
И ты взяла с собой Галлу.
Я оставляю малышку с Дунканом и отправляюсь на поиски. Пока возможно, иду по следам, но потом они исчезают. Хриплым от горя голосом я выкрикиваю твое имя, но такое со мной уже бывало, и я знаю, что это конец. Ты ушла так же, как отец. Словно животное, удалилась в дикие дебри, чтобы умереть.
А может быть, чтобы жить.
Эпилог
В прошлом месяце холодной ночью самка Пепел, вожак стаи Абернети, легла спать и не проснулась. Ее семья лежала вокруг нее, согревая ее, пока она умирала. Ей было девять лет. Она первая собрала стаю в этом новом краю, первая принесла приплод и защищала его, в одиночку противостояла всевозможным угрозам. Она провела сородичей по этой земле и научила их выживать. После смерти Номера Девять она больше не спаривалась. Она родила здесь только один раз, но все волчата из помета оказались сильными и смелыми, и из жизни она ушла самым тихим образом из всех, что суждены волкам.
У стаи Абернети теперь новый вожак. Это самка, такая же белая, какой была и ее мать. Она меньше и даже, как это ни удивительно, сильнее.
