и прочие приятные всякому бюрократу мелочи.
И самые вкусные куски достанутся тем, кто не просто поспешит выразить верноподданнический восторг и бурную радость, но и окажет государству существенные услуги. Например, сдаст всех причастных к заговору, о существовании которого совершенно недвусмысленно высказался император.
– Ваше величество, – спохватился Столыпин, как только всеобщий восторг немного приутих. – У нас было еще одно дело…
– Ну что там? – без особой приязни посмотрел на него царь, явно желавший закончить на столь мажорной ноте.
– Э-э… ходят слухи, что некоторые наши коллеги отчего-то задержаны жандармами…
– Господин Поляков обвиняется в государственной измене! – отрезал Александр.
– А великий князь Николай Михайлович?
– Заболел! И хватит об этом. Есть еще один важный повод, ради которого я собрал сегодня вас всех, дамы и господа.
Император оглядел мгновенно затихший зал и громко произнес:
– Мартемьян Андреевич Колычев, сенатор, гросс и капитан-рейдер собственной частной эскадры, встаньте и выйдите сюда!
– Это вас! – едва не подпрыгнул сидевший рядом с работодателем Шпекин.
– Я знаю, – одними уголками губ улыбнулся Март, ощутив, как на нем скрестились взгляды всех присутствующих.
В одних читалось любопытство, в других – враждебность, в ком-то – просто зависть. Впрочем, были и другие. Сикорский и Колчак смотрели с явным одобрением, а сидевшая рядом с дедом Александра – с любовью.
«Горжусь тобой», – послала она ему мыслеобраз.
– За беспримерные подвиги и величайшие услуги, оказанные короне и государству Российскому, – провозгласил Александр, – жалую вас орденами Святого апостола Андрея Первозванного и Святого великомученика Георгия Победоносца четвертой степени. Ура кавалеру Колычеву!
Проигнорировать предложение императора никто не решился, и над сводами зала еще долго громыхало дружное «ура».