— Делай что хочешь, — отвечает босс, на шестнадцать минут раньше намеченного поднимаясь собрать какие-нибудь случайные деловые бумаги и папки, которым выпадет прокатиться на пять дней в Вену и приехать обратно нетронутыми. — Хочешь со мной в город В, Большой Чак? Привезем фройляйн нейлоновые чулочки…
В длинной неразгороженной прямоугольной комнате с полдюжины незаконченных холстов на мольбертах дозревают, укрытые тряпками, другие застенчиво прижались лбами к стене — наказанные, устыженные, обязанные обдумать свои ошибки в композиции или цвете. Ники разворачивает парочку, чтобы Джон рассмотрел, и купается в его озадаченных хвалах. Открывает еще одну папку с фотографиями. Показывает лабораторию за занавесками и сохнущие, как белье на веревке, свежепроявленные снимки. Ники почти не разговаривает, только сообщает названия. «Библейские экстраполяции», — говорит она перед тремя небольшими живописными досками, выложенными в ряд на древней слоящейся столешнице в пятнышках краски. Ники идет параллельно Джону с другой стороны стола и смотрит, как меняется его лицо от серии к серии, как в этом лице отражается и преломляется для авторской переоценки ее работа.
«Иоанн, глава 19, стих 38 1/2». Гора Голгофа под луной, жуткая кьяроскуро, серебрящиеся холмы запачканной грехом земли усыпаны распятиями. К ближайшему распятию, пустому, приставлена лестница; Иосиф Аримафейский и Никодим, освещенные слабым сиянием из ниоткуда, снимают тело Иисуса. Иосиф, помогая себе задранным коленом, пытается ухватить и удержать в руках один конец обернутого в холст трупа. Вторая половина тела уже тяжко шлепнулась в грязь, и Никодим с вытянутыми руками, захваченный в тот самый миг, когда уронил свою ношу наземь, дергает плечами, таращит глаза и ежится от стыда. Иосиф оглядывается через плечо, почти прямо на зрителя — посмотреть, не заметил ли скандального происшествия какой-нибудь будущий евангелист.
«Бытие, глава 2, стих 25 1/2». Адам, с выпуклой, мощной, как у маньеристов, мускулатурой, стоит, обняв дерево. Ногтями скребет, обдирая, кору, руки сплетены, вены и сухожилья набухли, скульптурные ноги широко расставлены. Длинные темные волосы разбросаны по плечам; глаза закатились, рот широко открыт; нитка слюны соединяет губы. Ева стоит позади Адама, ее руки встречаются где-то в точке, заслоненной его бедром, обращенным к зрителю. Евина голова склонена набок, хитрая улыбка различима на лице. Целиком высунутым наружу языком она ведет по узелкам Адамова позвоночника.
«Евангелие от Матфея, глава 12, стих 50 1/2». В стороне, слева, вопящая подобострастная толпа и поднятые ею клубы пыли теснятся вокруг Иисуса, который возвышается над ней, на голову выше самого рослого из последователей. Они уходят, покидая выбеленную солнцем и оставленную Спасителем площадь, на которой никого, только его мать, брошенная на жаре (заметной по струению воздуха вдалеке). Мария стоит неловко, кажется, это последний миг — больше она не выдержит. Рядом никого. Сын удаляется, на ходу возлагая ладонь на макушку одному из последователей; он смотрит прямо вперед, в противоположную от слабеющей матери сторону. Он знает, что она там, брошена.
— Его последнее заявление было политико-религиозной необходимостью. Он революционер. С народом. Он не может связывать себя какой-то случайной биологией.
— А ты хорошо знаешь Библию.
Чем сильнее ее работы смущают Джона, тем сильнее ему кажется, будто Ники что-то такое понимает, что у нее есть безымянное нечто, нужное ему.
— Ложись, — она показывает на неподвижные белые волны незастланной односпальной кровати.
Джон прижимается головой к подушке. Вытягивается, закрывает глаза и какой-то упоительный миг не знает, с кем он; в самонаведенной темноте он нащупывает шелушащуюся поверхность Скоттовой футболки на теле Марии, невозможно мягкие и плавные обводы челюсти Эмили, легкую тысячеячеистую шершавость бритой икры Карен, шуршание лысой головы Ники. Джон дивится, зачем столько лет боялся опасности деморализации от столь невинного занятия.
Ники садится рядом с подушкой, лицом к изножью кровати, которая встречает ее скрипучим приветствием на две ноты.
— Я тебя уже раскусила, — говорит Ники и своими перевернутыми губами касается Джоновых. — Я тебя вижу насквозь. Я все знаю о том, чего ты хочешь.
Джон открывает глаза на угрожающие слова, сказанные любовным тоном, над ним парит ее опрокинутое лицо, но она закрывает ему веки кончиками пальцев, которых он не видит.
— Скажи, что, по-твоему, ты знаешь. — Джон представляет всех женщин, кому могли бы принадлежать пальцы, которые скользят по его лбу.
Она всовывает слова ему в ухо:
— Я знаю, что на самом деле ты хочешь не меня.
Ее правая рука зависает над Джоновым ремнем, посылая трескучие молнии синих искр.
— Да ну? — шепчет Джон.
— Я знаю девушку твоей мечты. Эй, я сказала, не открывай глаза. Закрой. Закрой. Рассказать тебе о ней? — Кровать скрипнула, и Джон слышит, как Ники идет по комнате.
Он крутит головой, как слепой, почуявший новое присутствие.
— Ладно, расскажи мне о ней.
Кровать приветствует ее возвращение. Ники садится к нему лицом, целует в губы и прижимает ладони к его груди.
— Расскажу, если не будешь открывать глаза.
— Скажи, кто это, если не ты.
— Давай без этого. — Ники мрачнеет в неподдельном осуждении. — Правило номер один этого дома: не придуривайся. Мы оба знаем, что это не я. Закрой глаза. — Ники убирает ему пряди со лба и запускает пальцы в волосы. — Я вижу, что волосы у нее, как у Вермееровой[61]«Женщины с кувшином».[62]— Джон открывает глаза и начинает говорить, что ничего не понимает в живописи и, может, она покажет ему карти… — но Ники прижимает палец к его губам: — Чш. Заткнись и слушай. — Джон кивает, и его веки медленно опускаются, а рот приоткрывается, будто они связаны общей системой шестеренок. Ники прижимается губами к его лбу, потом шепчет: — Ее лицо — то, что всегда тебе грезилось. — Она слегка тянет его ресницы губами. — У нее глаза Мунковой[63]«Мадонны». — Кусает его за ухо. — И уши Джоконды.. — Джон вновь пытается заговорить, но она останавливает его губы. Он пытается представить лицо, описанное ею. Представляет лица, которые знает: пробует, но одну за другой отвергает Карен, Марию и даже Эмили.
Ники принимается расстегивать ему рубашку. Костяшками пальцев проводит ему по губам.
— Рот у нее красивее, чем у меня, гораздо красивее, как у девушки в «Поцелуе» Дуано или «Мире Кристины».[64]— Ее пальцы пробираются ему за шею. — А шея у нее, я вижу, как у женщины в «Поцелуе» Климта.[65]Или она больше похожа на «Ленивую обнаженную» Боннара?[66]Как, Джон? — Джон медленно кивает. Рубашка расстегнута, и ее губы порхают по его груди. — Можешь представить ее груди, Джон? — Ники берет его тяжелую руку и опускает его ладонь на свою футболку, Джон невнятно бормочет. — Как у Энгровой[67]«Купальщицы Вальпинсона»? — Джон кивает, и Ники крепко прижимает его ладонь к своему телу. — А руки ее созданы для тебя. Чтобы обнимать тебя. Как у одной известной мне Венеры.
