Никто не мог слышать его в этот момент, и ему некого было стыдиться, а потому он отпустил вожжи своих эмоций, и они хлынули наружу, изливаясь потоками слез. В приступе невыразимого отчаяния Шимаэл колотил кулаками по полу и бился об него головой, подобно новорожденному младенцу заходясь в крике, знаменующем приход в этот мир новой Жизни.
* * *
Взошедшее солнце высушило оставшиеся после дождя капли на стекле кабины, оставив от них лишь мутные пятнышки. Его косые лучи скользнули по приборной панели и осветили руки Шимаэла, лежащие на подлокотниках пилотского кресла. Пальцы ощутили ласковое тепло, которое наполняло душу спокойствием и умиротворенностью. Теперь он уже никуда не спешил. До стартового окна оставалось еще около получаса, и Шимаэл наслаждался драгоценными минутами покоя.
За ночь он, как мог, постарался привести себя в порядок. Чак не соврал, когда говорил, что под завязку заполнил все доступные баки, а потому Шимаэл даже смог принять горячий душ. Он так усердно намыливал себя засохшим и растрескавшимся обмылком и так яростно тер тело найденной в шкафчике старой мочалкой, словно желал содрать с себя вместе с грязью и всю кожу. Он постарался ничего не упустить: постриг ногти, старой ржавой бритвой тщательно соскреб со щек щетину и даже подстриг особо выбивавшиеся пряди волос.
Покончив с мытьем, Шимаэл занялся осмотром своих ранений. К счастью, все дело ограничивалось ссадинами и синяками, многие царапины уже начали заживать, а остальные проблемы были благополучно решены при помощи йода и нескольких кусочков пластыря из штатной аптечки. Тут даже услуги бортового робохирурга не понадобятся.
Несмотря на то, что на борту челнока не имелось резервного гардероба, вся старая одежда без колебаний отправилась прямиком в утилизатор. В качестве замены ей Шимаэл воспользовался свежим комплектом термобелья, предназначенного для одевания под скафандр, и теперь чистая и мягкая ткань приятно щекотала кожу.
Все его приготовления, исполняемые с неспешной тщательностью и педантичностью, чем-то напоминали подготовку покойника к погребению. Что, впрочем, было не так уж и далеко от истины.
Тот, прежний Шимаэл Ваджасан, который ступил на землю Клиссы несколько дней назад, умер, сгинул в огне очищающего катарсиса. А новый человек, что пришел ему на смену и сидел сейчас в кресле пилота, отличался от предшественника как прекрасная бабочка от своего неказистого прародителя — гусеницы.
Шимаэл ощущал в себе удивительную и непривычную внутреннюю завершенность человека, в мельчайших подробностях помнящего свое прошлое и уверенно глядящего в будущее. Он понимал, что впереди у него необъятное море работы, но теперь не искал возможности от нее улизнуть. Он был к ней готов, и трудности более его не страшили. Шимаэл знал, что его новая Госпожа всегда будет с ним и не покинет своего верного слугу в трудную минуту. Отныне он был не одинок.
Он протянул правую руку и коснулся пальцами лика на иконе, которую установил перед собой прямо среди приборов, попутно отметив, что черная полоска, проступившая на внешней стороне его кисти, еще немного подросла. Эта крохотная закорючка означала, что Сиарна все же приняла его покаяние, и с этого момента жизнь Шимаэла более ему не принадлежала.
Бортовой компьютер отсчитывал последние минуты до старта.
Шимаэл так и не удосужился выйти наружу, чтобы отыскать оброненные очки, но сейчас они ему и не требовались. Он настолько хорошо знал свое дело, что вполне мог управлять кораблем даже с завязанными глазами, руководствуясь опытом и инстинктами. Несколько касаний кнопок на пульте — и корабль вздрогнул, пробуждаясь к жизни. Послышался нарастающий вой раскручивающихся турбин. На приборной панели одна за другой загорались зеленые лампочки, сигнализируя о ходе подготовки к взлету.
Писк зуммера обозначил открытие стартового окна, и Шимаэл взялся за штурвал. Челнок завибрировал, готовясь оторваться от земли, за окнами взвились стаи опавших листьев, разметанных работающими двигателями. В такие моменты Риккардо, обычно говорил что-то вроде: «погуляли — и хватит, пора по домам», но на сей раз эта фраза прозвучала бы нелепо. Теперь дом Шимаэла находился здесь, на Клиссе.
Он еще раз взглянул на серебристую икону и прошептал:
— Я вернусь. Я обещаю!
Конец
