барахтались в воде, точно жуки. И что-то снизу их дергало — одного за другим схватывало, сглатывало.
Выпь отбил диктой пилу Хангара, уклонился от долосса. Пешим крутился — из седла выбили. Дикта силу набрала, без устали разила, доспех от удара берег, но Выпь никак не мог остановиться, чтобы своих выручить.
Пока не решился и не сдвинул маску с затылка на лицо.
Прояснилось. Будто расступились Хангары, будто попятились от него.
Выпь не разбирал, не удивлялся; запел, заплел песню, зовя к себе Коромысло.
И оно пришло.
Встало, белой воды не страшась, ногами в самую глубину.
— Вели своим хвататься, — крикнул Выпь, оборвав песню, обернул к Рину медное лицо, — своих не тронет!
Рин понял, закричал, не щадя горло.
Так и случилось — людей Дивия Коромысло не обидело, мирно стояло, пока люди по ее ногам лезли, псов подсаживали. Хангары же, как не пытались, не могли за опору ухватиться. А вскоре ни одного на поверхности не стало.
Выпь же повернулся, но вместо Хангаров увидел — Тамам Шуда.
***
Не трогайте его, сказал Тамам Шуд.
Я сам возьму, сказал Тамам Шуд.
Снял с пояса Вожжи.
Он приметил его сразу — как белую локуста среди золотых сестер. Как двигался, как бился. Не слишком ловко, много воинов было сильнее и быстрее, но он выделялся.
Породистый.
Исключение.
Тамам Шуд оседлал свою локуста, матерую, млечно-снежную; прыгнула она, оказавшись сразу подле намеченной жертвы. Тот повернулся, ударил без страха и раздумий, но Тамам Шуд его удар отвел.
И взял. Бросил Вожжи, стянул волосы, прижал руки к бокам. Стащил на землю. Скрутил, как зверя дикого. Поднял над головой — без малейшей натуги.
Показывая тем, кто наблюдал издалека. Взгляды их он чувствовал, как птица чувствует течение ветра.
Они, конечно, увидели. Но не полетели в него стрелы, не полетело огненное железо. Живым щитом Тамам Шуд был надежно сокрыт.
Повернул голову и увидел Манучера.
Наконец-то, вздохнул.
Ярость сделала его глаза медными, точно пламя.
Скажи им отступить. Скажи отступить, и я верну его целым.
Второй молчал. Стоял точно вкопанный, доспех медный с зеленью, ноги и руки — в крови. Под маской лица не разобрать было, но Тамам Шуд чувствовал, как борются в Манучере страх и отчаяние.
Тамам Шуд бросил свою добычу наземь. Юноша дернулся. Ангоб облегал его прочно, берег от ударов. Но Вожжи держали крепко — ничто в Луте не могло спорить с ними. Даже Третий.
Тамам Шуд наступил ему на спину, ухватил за волосы и потянул на себя, натягивая, точно лук. Затылок — к ногам.
И тогда Манучер заговорил.
— Назад!
Голос вознесся, упал, охлестнул арканной петлей, потащил обратно — в лагерь. Как на поводке.
Против воли.
— Назад!
Схлынули, точно волна, оставляя раненых и мертвых, не успевая оглянуться и понять, желая одного — подчиниться.
***
Гаер опомнился только в лагере. Дрожал, как от холода, а спина и голова — от пота мокры. Рыча, развернул коня, попер через пеших и конных, ножнами прокладывая дорогу, зная только — достать горло Второго.
Не видел его — как сквозь землю упал.
— Где?! — крикнул бешено, поймав глазами Солтон. — Где он?
Женщина указала на стену. Она казалась спокойной, только бледной и молчаливой, на себя не похожей.
Арматор спешился, бросил поводья Эдельвейсу.
На стену влетел в один удар сердца.
— Ты что творишь, падаль?! — закричал, криком гася страх.
Выпь повернул к нему лицо. Живое. На затылке же сидело медное.
— Мои люди, урод!
— Мой друг, арматор.
В голосе его слышался отдаленный, затухающий рокот. Гаер не помнил даже, как развернулся, отступая, убегая вместе со всеми. Как не потоптали друг друга, до смерти не задавили?
Выпь их всех повернул — одним словом. Сырой силой голоса. Никто не смел ослушаться, а если кто-то да имел волю сопротивляться — того смело, развернул общим потоком, уволокло течением.
Рыжий молчал, тяжело дыша, ногтями терзая перевязь. Во рту было солоно. Овладел собой.
— Третьего сгребли? — спросил, справившись с горлом.
— Тамам Шуд силками взял, — Выпь отвернулся, и Гаеру вдруг до смертной дрожи захотелось Двухвосткой разрубить ему хребет. — Сказал, что убьет, если не поверну армию. А так — вернет в целости.
— Врагу веришь, — арматор смотрел на поле.
Ходили там уборщики.
Выпь отвечал ровно:
— Проверять не захотел.
Нум отступил, не перешел в наступление, не воспользовался шансом. Точно Тамам Шуд лишь проверял.
Кого из них? На силу пытал, на слабость?
Гаер вспомнил, как тогда, еще на Хоме Сиаль, успел возгордиться: мол, не властен надо мной твой голос, Второй. Давно ли было? И как обернулось…
К ним поднялся Таволга. Тоже — бледный. Помятый, но невредимый.
— Что делать будем, арматор? — спросил, перекрывая голосом свист ветра.
— Выводите Слепого, — сказал Гаер.
На этот раз Выпь не спорил.
Глава 34
— Не казнись, — сказал Михаил.
Выпь, дрогнув, повернулся к нему, взглянул смятенно. Плотников же, помедлив, положил руку ему на плечо, сжал. Почувствовал мышцы — будто корни камней.
— Ты все правильно сделал.
— Ага. Только вот видели люди, каков я. Что могу содеять. Как мне теперь поверят? Кто за мной теперь пойдет?
Потер горло, точно незримый ошейник вдох давил.
Михаил отвечал:
— Людям не до пересудов нынче. Решат: если подобное сотворить можешь, то и против врага силу свою обернуть сумеешь. Чем не подспорье Отражению?
Выпь длинно, от сердца, выдохнул. Сгорбился, спрятал лицо в ладонях, замер. Отнял руки, свел лопатки.
— Я иначе не мог, — сказал твердо, наконец защищая себя словом, не молчанием, — не мог рисковать. Одна мысль была — не успею, опоздаю… Что бы я был один? Опять один?
Осекся, будто лишнее сказал.
Михаил слушал. Это он умел.
— Я понимаю, — проговорил медленно. — Лучше многих. Я бы поступил так же.
Выпь недоверчиво поглядел желтыми птицыными глазами. Склонил голову.
— Спасибо… Спасибо тебе.
Михаил кивнул. Второму уже поднесли все, что думали. Высказались, не пожадничали. Волоха, впрочем, помалкивал; Дятел за двоих разорялся. Выпь на справедливые укоры отмалчивался, оцепенев скулами.
Михаил догадывался, какой ценой далась ему эта непоколебимость.
Когда речи иссякли, Второй поднял глаза на собрание; заговорил размеренно, точно нож для броска взвешивая:
— Тамам Шуд мою силу теперь знает.
— И силу твою, и слабость, — горячо фыркнул Дятел, но Волоха положил руку ему на хребет и цыган угомонился, сел на место.
— И слабость, — легко согласился Выпь, — значит, будет искать, что ей заплотом поставить.
— А сыщется такое? — заинтересовался Волоха.
— Сыщется. И про большую часть я знаю, а про остальное — догадываюсь.
