взрывного устройства в «Бюргербройкеллере». В ходе следствия он собрал точно такое же взрывное устройство и сознался, что убийство Гитлера планировал давно, так как ненавидел нацистов и их фюрера.
Интересно, что суда над Эльзером не было. Его содержали в разных концентрационных лагерях до марта сорок пятого года, и, по словам Раттенхубера, администрации лагерей относились к нему весьма по-дружески. Уже находясь в фюрербункере в апреле сорок пятого и сравнивая это покушение на фюрера с покушением в июле сорок четвертого года, я все больше убеждался, что организаторами покушения в «Бюргербройкеллере» вполне могли быть некие высшие руководители СС. Нет, я не хочу подозревать лично Гиммлера, но Гейдрих таковым быть мог. Хитрый, коварный, злопамятный и жестокий Гейдрих спал и видел себя рейхсфюрером СС, не уважал, даже презирал Гиммлера и всех высших партийных бонз. Мне иногда казалось, в моменты, когда я присутствовал в кабинете фюрера при докладах Гиммлера и Гейдриха, последний и на фюрера глядел волком, нет, скорее коварным шакалом. Однажды Рудольф Гесс сказал мне:
— Знаешь, Ганс, есть люди, жаждущие неограниченной власти в рейхе. Первый из них — Гейдрих.
Раттенхубер мне рассказывал в фюрербункере, что Эльзера ликвидировали в лагере в конце апреля, после самоубийства фюрера, по приказу Кальтенбруннера. Но не как врага рейха и фюрера, а скорее как крайне опасного свидетеля.
Тридцать девятый год закончился для меня полетом в Болгарию и обратно. По приказу фюрера в ноябре я отправился на «Кондоре» в Софию за царем Борисом, которого необходимо было доставить в Оберзальцберг для переговоров с фюрером.
На военном аэродроме близ Софии я принял на борт царя и лег на обратный курс. После нашей последней встречи прошло всего два года, а Бориса было не узнать. В салоне сидел тощий согбенный старик, будто раздавленный бременем свалившихся на него проблем. Царь Болгарии метался, словно затравленный зверь, между союзническими обязательствами перед Германией и все нараставшим давлением Англии и Франции. Он страшился, в случае поражения Германии, оказаться на скамье подсудимых, боялся оппозиции среди правящей элиты страны, боялся генералов, боялся ненависти своего народа и своих родственников, грозивших ему дворцовым переворотом. Весь полет до аэропорта Айнринг близ Райхенхалля он просидел в пилотской кабине на месте бортинженера, грустный, молчаливый, одинокий.
Глава 48
В ноябре сорок пятого Баура поездом привезли в Берлин и поместили в тюрьму Наркомата госбезопасности Лихтенберг. Города он не видел совершенно. С вокзала его транспортировали в закрытом автозаке, в нем же доставили в рехсканцелярию, где проводили следственные эксперименты, а затем таким же образом вернули на вокзал, в вагон для перевозки пленных офицеров. Спустя две недели Баур оказался во внутренней тюрьме на Лубянке. Надежды, так гревшие его измученную душу, растаяли.
На Лубянке начались изнурительные ночные допросы. Менялись следователи, но не менялась, по мнению Баура, бессмысленность их вопросов. От него требовали подтвердить факт бегства Гитлера из Берлина, Баур все отрицал. Его лишили медикаментозных средств, прекратились врачебные осмотры, ухудшилось питание. В конце декабря на одном из ночных допросов он предстал перед генерал-лейтенантом Кобуловым.
— Что, Баур, плохо? — На лице генерала играла брезгливая усмешка. — Мы пошли вам навстречу, подлечили, кормили на убой, а вы, как последняя скотина, продолжаете водить следствие за нос. Все сидельцы бункера рейхсканцелярии, я подчеркиваю, все, признались в побеге Гитлера и подтвердили ваше активное участие в его организации. Только вы продолжаете упорствовать.
— Господин генерал, — устало промолвил Баур, — все, что я знал, написал, у ваших людей пятьсот страниц моих воспоминаний. Мне нечего дополнить. Хотите верить в побег фюрера, верьте, это — ваше право. Но я не организовывал его побега, никаких самолетов для этого не выделял, прощался я с фюрером, а не с его двойником.
Кобулов поднялся со стула, бесшумно прошелся по камере и буравящим взглядом уперся в глаза Баура.
— Ты у меня все равно запоешь. Нет, скорее запищишь, словно резаный баварский поросенок, когда мои люди поговорят с тобой серьезно. Они быстро убедят тебя в том, что наше терпение небезгранично. Постепенно в Германию станут возвращаться из плена солдаты, офицеры и генералы, и только ты, Баур, будешь долго и медленно гнить в камере, пока не сдохнешь, словно тюремная крыса.
Генерал ушел, а в камере появились два здоровых надзирателя с резиновыми дубинками. Впервые за время пленения Баура избили. Били, правда, так себе, без энтузиазма, видимо, предупрежденные, чтобы просто попугать фашиста. Слегка досталось мягкому месту и спине. Баура душили обида и ненависть к русским.
Этой же ночью его вернули в Бутырку, к старым знакомым. А к полудню следующего дня перед майором госбезопасности Зотовым лежало агентурное донесение.
«Агентурное донесение агента Вернера от 30 декабря 1945 г.
Секретно
30.12 1945 г.
Избитый Баур не спал всю ночь. После допроса он сообщил следующее.
Его впервые занимает вопрос о том, что он прощался не с самим Гитлером и что был ли этот человек сожжен. Он спрашивает себя: могли ли его подменить? Если это было так, то с Бауром разыграли комедию. Его озадачивает мысль, что такому доверенному человеку, каким он был у Гитлера, до конца не доверяли. Баура оскорбляет, что его могли обмануть. Теперь он сам сомневается, и эти сомнения его мучают. Он беспомощен в разрешении этого вопроса. Он желает лучше умереть, чем разобраться в этих мыслях.
В аргументации о действительной смерти Гитлера Баур не исходит из того, что он сам в этом убежден. Свое заключение он делает, исходя из фактов второстепенного значения. Во-первых, Баур говорит: “Если бы Гитлер улетел, то обязательно со мной. За все время он только раз доверился другому пилоту”. Если Гитлер улетел с другим пилотом, то он принимает это за недоверие по отношению к нему. Уже по этой причине он старается этому не верить.
Следующим важным аргументом у него является то, что, без сомнения, жена Гитлера осталась там, умерла и была сожжена. В этом факте он не сомневается. Он считает невозможным, чтобы Гитлер оставил там своих жену и ребенка, которого она ждала.
Третий факт: Геббельс и Борман сказали ему, что Гитлер застрелился и уже сжигается. При этом он удивился только тому, что Гитлер не воспользовался своим очень хорошим пистолетом. А стрелялся из армейского вальтера. В самом же факте самоубийства он не сомневался.
Обращает внимание тот факт, что до сих пор у Баура никаких сомнений не было в этом деле, а сейчас его уверенность исчезла и он полон
