Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Однажды днем, в конце месяца, Клотильда опять занималась в своем классе. Дети, уже исполнившие ежедневную "Марсельезу", заканчивали урок катехизиса. Сестра Клотильда, следуя недавно введенному ею обычаю, сказала:
— Теперь, дорогие ребята, встаньте на колени и помолимся немножко за храбрых французских солдат.
Дети послушно опустились на колени и повторили за ней три раза "Богородица Дева, радуйся". Клотильда уже собиралась дать им знак, чтобы они встали, как вдруг с ужасом увидела преподобную мать, стоявшую сзади нее. Мария-Вероника была спокойна и весела. Смотря через плечо сестры Клотильды, она обратилась к детям:
— А теперь, дети, будет только справедливо, если вы скажете такую же молитву за храбрых немецких солдат.
Клотильда, ставшая серо-зеленой, повернулась к ней. Казалось, она сейчас задохнется.
— Это мой класс, преподобная мать.
Мария-Вероника игнорировала ее.
— Ну же, милые дети, за храбрых немцев, — "Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария…"
Грудь Клотильды вздымалась, в нервическом оскале обнажились узкие зубы. Судорожно она занесла руку и ударила преподобную мать по лицу.
Наступила полная ужаса тишина. Клотильда разразилась слезами и, рыдая, выбежала из комнаты. В лице Марии-Вероники не дрогнул ни один мускул. С той же милой улыбкой она сказала детям:
— Сестра Клотильда больна. Вы видели, она наткнулась на меня. Я закончу урок. Но сначала, дети, три "Богородицы" за немецких солдат. Когда молитва закончилась, она невозмутимо села за стол и открыла книгу.
В этот вечер, неожиданно войдя в амбулаторию, отец Чисхолм застал врасплох сестру Клотильду, которая отмеривала себе щедрую дозу хлородина. Услышав его шаги, она быстро обернулась и чуть не уронила полную мензурку, щеки ее залил болезненный румянец. Эпизод в классе довел ее нервное напряжение до предела. Заикаясь от волнения, Клотильда извинилась:
— Я принимаю немного для желудка. У нас так много тревог в последнее время.
Он понял по мензурке и по ее замешательству, что она употребляла лекарство как снотворное.
— Я бы не злоупотреблял им, сестра. В нем много морфия.
Когда она ушла, Фрэнсис запер пузырек в шкафчик с ядами. Он стоял в пустой амбулатории, терзаясь тревогой и страхом перед опасностью, которая нависла над ними здесь, угнетенный абсолютной ненужностью той далекой ужасной войны, и вдруг почувствовал, что его заливает волна гнева на бессмысленную затаенную вражду этих женщин. Некоторое время отец Чисхолм надеялся, что все образуется, но этого не произошло. Внезапно решившись, он сжал губы. В тот день после уроков Фрэнсис послал за тремя сестрами. Его лицо было необычно суровым. Оставив их стоять перед своим столом, он заговорил медленно, выбирая слова, и слова его были горьки:
— Ваше поведение в такое время, как сейчас, меня чрезвычайно огорчает. Это должно прекратиться. У вас нет для этого никакого оправдания.
Наступило недолгое молчание. Клотильду затрясло. Она ринулась в бой.
— Но у нас есть оправдание, — она пошарила в кармане своей одежды и сунула ему в руку изрядно помятый кусок газеты. — Прочтите это, прошу вас. Это писал кардинал.
Отец Чисхолм внимательно изучил вырезку и медленно прочел ее вслух.
Это был отчет о заявлении кардинала Аметта, сделанном им с кафедры собора Нотр-Дам в Париже: "Возлюбленные братья, товарищи по оружию и доблестные союзники Франции! Всемогущий Бог на нашей стороне. В прошлом Бог помог нам стать великой страной, он опять поможет нам в час нашей беды. Бог стоит рядом с нашими храбрыми солдатами на поле битвы. Он делает их оружие сильным и направляет его на врага. Бог охраняет Своих детей. Бог дарует нам победу…"
Фрэнсис прервал чтение. Он не мог дальше читать. Все застыли в молчании. Голова Клотильды тряслась от нервного торжества, лицо Марты выражало упорство и одобрение. Но Мария-Вероника оставалась непобежденной. Она решительно вынула из черного полотняного мешка у пояса аккуратную газетную вырезку и развернула ее.
— Я ничего не знаю о предвзятых мнениях какого-то французского кардинала. Но вот здесь совместное обращение к германскому народу архиепископов Кёльна, Мюнхена и Эссена.
Холодным надменным голосом она прочла: "Возлюбленный народ нашего отечества, Бог с нами в этой правой борьбе, которая была навязана нам. Поэтому приказываем вам во имя Бога сражаться до последней капли крови за честь и славу нашей страны. Бог в Своей премудрости и справедливости знает, что мы правы, и Бог даст нам…"
— Достаточно!
Стараясь овладеть собой, Фрэнсис прервал ее. Душу его волнами заливали гнев и отчаяние. Здесь вот, перед ним, была квинтэссенция человеческой злобы и лицемерия. Чувство бессмысленности и безнадежности жизни вдруг овладело им и придавило его.
Он продолжал сидеть, подперев голову рукой, потом тихо сказал:
— Одному Богу известно, как Ему надоели эти вопли, взывающие к Нему.
Фрэнсис резко встал и начал ходить по комнате, весь во власти охватившего его волнения.
— Я не могу опровергать противоречия кардиналов и архиепископов при помощи других противоречии. Да я и не возьму на себя смелость делать это. Я — никто, ничтожный шотландский священник, сидящий в дебрях Китая, где вот-вот разразится бандитская война. Но неужели вы не видите всего безумия и всей низости войны? Мы — Святая Католическая Церковь, да и все великие церкви христианского мира, оправдываем эту войну. Мы идем дальше — с лицемерной улыбкой и апостольским благословением мы освящаем эту войну. Мы посылаем миллионы наших верных сынов, чтобы их калечили и убивали, чтобы увечили их тела и души, чтобы они убивали и уничтожали друг друга. Умрите за свою страну, и все простится вам! Патриотизм! Король и император! С десяти тысяч кафедр гласят: "Отдайте Кесарево Кесарю…" — он резко оборвал свой монолог, крепко стиснув руки, затем продолжил свою речь. Глаза его горели. — В наше время нет кесарей, есть только финансисты и политики, которые хотят получить алмазные копи в Африке и каучук в порабощенном Конго. Христос проповедовал вечную любовь. Он проповедовал братство людей. Он не кричал, взойдя на гору: "Убивайте, убивайте! Кричите о своей ненависти и вонзайте штыки в тела своих братьев!" И это не Его голос звучит в церквах и высоких соборах сегодняшнего христианского мира, но голос приспосабливающихся и трусов, — его губы дрожали. — Как, заклинаю я вас именем Бога, которому мы служим, как можем мы приходить в эти чужие страны, в страны, которые мы называем языческими, и иметь дерзость обращать их народы в веру, которую мы сами опровергаем каждым нашим поступком? Нечего удивляться, что они глумятся над нами. Христианство — религия лжи! Религия классов, денег и национальной ненависти! О, эти проклятые войны! — словно задохнувшись, Фрэнсис остановился, пот выступил у него на лбу, глаза потемнели от боли. — Почему церковь не ухватится за представившуюся ей возможность? Ведь это такой благоприятный случай, чтобы оправдать свое звание супруги Христовой. Вместо того, чтобы заниматься подстрекательством и проповедовать ненависть, закричать в каждой стране устами ее священников и епископов: "Брось оружие! Не убий! Мы приказываем вам не воевать!" Да, это вызвало бы преследования и привело бы ко многим смертным казням. Но это сделало бы их мучениками, а не убийцами. Эти мертвые украшали бы наши алтари, а не оскверняли бы их, — он понизил голос, в его осанке появилось какое-то пророческое спокойствие. — Церковь поплатится за свою трусость. Змея, вскормленная на груди, в один прекрасный день ужалит эту грудь. Утверждать власть оружия — значит навлечь на себя гибель. И может наступить такой день, когда громадные военные силы вырвутся на свободу и повернут оружие против церкви, развратят миллионы ее детей и загонят ее — робкую тень — обратно в римские катакомбы[54].
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
