Когда «Собака с тубой» была еще нормальной группой, Берни относился к Гари очень хорошо, в основном потому, что с ним у него никогда не возникало серьезных проблем. Пока у того имелась микстура от кашля и медиаторы — и некоторое время даже Алиса, — он был счастлив. Гари, однако, сильно возмущало то, что Берни уделяет Джеймсу куда больше внимания, чем ему, и он полагал — рассуждая, как десятилетний ребенок средних умственных способностей, — что дурное поведение не должно так вознаграждаться. Но Гари держал свое негодование при себе, — правда, когда Берни позвонил ему после того, как Гари пошел в гору в Америке, он не стал отвечать звонком на звонок. Ему не хотелось, чтобы Берни стал клянчить у него работу или что-нибудь еще.
Однако все это осталось в прошлом, теперь они были просто двое мужчин среднего возраста, которые едут за город на встречу старых друзей. Вот только если бы можно было как-то объехать эту дорогу М25.
— И куда, черт возьми, едут все эти люди? — спросил в очередной раз Гари.
— Ты хочешь сказать, откуда, черт подери, они приехали? — отозвался Берни. — Увы, мы живем в маленькой стране, перенаселенной автомобилистами.
— Угу, автомобилистами, которые хотят попасть в Норидж.
— Нет, только не говори, что все они хотят в Норидж. Никому этот чертов Норидж не нужен, как и Челмсфорд[119]и все прочие города, которые стоят вдоль трассы Mil. Говорю тебе, это еще пустяки. Только представь, какая давка на подступах к тем городам, куда они действительно хотят попасть.
— Знаешь, Берни, я думаю, многие хотят попасть как раз в Норидж, — отозвался Гари. Он выстукивал на коленках какой-то ритм и каждый раз делал это громче, когда Берни что-нибудь говорил.
— Нет же, Гари, это тебе кажется, что движение слишком плотное, но в транспортных сводках о таком даже не упомянут. Оно нормальное, вот что я тебе скажу.
— Ладно. Так что ты скажешь, Берни? — переспросил Гари, продолжая выстукивать ритм, и, когда Берни начал отвечать, тихонько замычал какую-то мелодию.
— Я скажу, что если бы ты сейчас посмотрел сверху, то увидел бы, что то же самое творится и на М6, и на M1, и на подъезде к Блэкуэллскому туннелю,[120]и на шоссе М62. Все наверняка забиты.
— М62 ведет в Ливерпуль?
— Да.
— Черт, не может быть, чтобы пробка тянулась от самого Ливерпуля.
— Почему нет?
— Да у них бы за это время машины стибрили. — Гари рассмеялся собственной шутке и сыграл на своих бедрах что-то замысловатое.
— Нет, я серьезно, Гари, эта пробка, наверное, ничто по сравнению с тем, что творится по всей Англии. Наш маленький остров слишком перенаселен.
— Может, и так, а может, просто чересчур много людей с машинами.
— Это одно и то же.
— Нет, не одно.
Они беседовали в том же духе два с половиной часа. К тому времени, как Берни и Гари добралась до шоссе МИ, они уже ненавидели весь мир, включая друг друга.
Между тем Алиса, Мэтью и преподобный Адам Олданак, остановившись на заправке рядом с Кембриджем, изо всех сил пытались сделать скучное путешествие интересным.
— Вам когда-нибудь доводилось красть? — спросил Адам с улыбкой. Он улыбался почти постоянно. Это помогало ему сохранять безмятежность.
— Э-э-э, нет, кажется, нет… — проговорил Мэтью.
Мэтью ехал за рулем своего кроссовера «БМВ», и именно Мэтью настоял на том, чтобы сделать остановку. В настоящий момент они сидели в кофейне «Коста Коффи» и потягивали латте.
— Может, стоит попробовать, — вскинулась Алиса.
— Зачем это? Ведь мы богаты.
— Чтобы пощекотать нервы! — произнесла Алиса громким шепотом.
Нужно сказать, что Алиса приветствовала церковь Триединства и ее послание жить полной жизнью с таким же энтузиазмом, с каким раньше относилась лишь к кокаину. Мэтью огляделся по сторонам. Заправка с придорожным кафе. Пожалуй, самое бездуховное место в Англии. В магазинчике, кроме журналов, продавались еще и мягкие игрушки, цветастые кружки с именами и разные конфеты.
— Нам нужны разноцветные чашки?
— О Мэтью, ну не будь таким… таким…
— Боязливым? — подсказал Адам.
— Да дело не в страхе, а… ну, в общем, поступать так глупо. И бессмысленно.
— Ну, милый… — промурлыкала Алиса. — Там есть чашка с моим именем.
47
Майкл не верил во многие вещи. Например, в Бога, в астрологию, в исцеление с помощью кристаллов, в перформанс как искусство, в объективность и беспристрастие Би-би-си, в рефлексологию и в аквааэробику. Он был скептиком, но вежливым. Он был слишком добродушным, чтобы кричать на всех углах о своем неверии в то, что другие могут любить (например, Бога) или что им может нравиться (аквааэробика), а потому держал свое мнение при себе, если, конечно, его не просили написать что-нибудь для журнала, которому все равно чем заполнить место, оставшееся от объявлений, главное, чтобы оно было заполнено. Тогда он сообщал о своем презрении к миру и называл это остроумием, и получалось у него не хуже, чем у любого другого.
Однако в глубине души он оставался человеком, который верит своим глазам. И в доме Бренды он видел женщину, верившую в существование целого моря возможностей, которые ему и в голову не приходили. Для него это был просто какой-то дикий бред, мумбо-юмбо. И в его основе лежала мысль, что они вместе сумеют написать Джули, очнувшуюся от комы. Ему казалось, будто он случайно попал в чужой сон. Однако, что бы он ни думал, чувствовал он совсем иное. Бренда ведь ясно сказала, что он может считать ее сумасшедшей — вероятно, даже будет прав, но почему бы ему не подыграть ей, ведь в этом мире многое кажется хорошо известным, а на деле является лишь догадкой или надеждой? Высказывая свою мысль, Бренда мягко улыбалась и при этом смотрела ему прямо в глаза.
Он не знал, как ему поступить. Одна его часть — та, которая полагала, что его собеседница явно не в себе, — почитала за лучшее просто подыграть ей. В конце концов, ему нужны вещи Джули. Но какая-то малюсенькая часть была зачарована возможностью сидеть в этом домике и писать портрет очнувшейся Джули. Это будет чем-то вроде психотерапии, решил он. А Майкл нуждался в психотерапии. Ему не хотелось сознаваться в том, что у него имеются какие-то потребности, он же не в коме, но от этого потребности не исчезали. Бренда, видимо, понимала, что, если он посидит с ней, спокойно рисуя, пока она тихо рассказывает ему о Джули, это поможет. Как и портреты, которые теперь лежали на заднем сиденье машины. Если учесть, что последние несколько лет он спал с женщинами, даже не удосужившись узнать их фамилию, — это был прогресс.
