кругу семьи.
Корней, подойдя с хозяевами к их жилищу, зашел в чум не сразу. Задрав голову, долго любовался выстреливающими из бездонных глубин вселенной цветными пучками. Они образовывали то лениво колышущиеся, как будто от легкого дуновения ветра, гигантские зеленоватые волны, то, взлетая в высь, сиреневые холмы. Корней никак не мог насладиться этой непредсказуемой, никогда не повторяющейся игрой света. Его больше всего поражало то, что узоры и краски сияний никогда не повторялись.
В эту ночь небо «горело» почти все темное время суток. Окончательно полярное сияние погасло, лишь когда на востоке зажглась багряная заря, и больше до осени скитник его не видел.
На следующий день клуб был полон. Слушали Корнея внимательно, задавали вопрос за вопросом.
По окончании встречи местные охотники вызвались починить его нарты. Сам он обмороженными руками сделать это не мог. За полдня умельцы не только заменили поврежденные копылья, подтянули ослабшие вязи, но и обили полозья железом. Упряжь тоже привели в порядок: поменяли порванные постромки. (На малолюдных территориях люди умеют все делать сами. Иначе пропадешь.)
Пальцы практически зажили, и Корней уже подумывал, что пора двигаться дальше, но, выйдя вечером легко одетым по нужде, залюбовался северным сиянием. Простояв с полчаса, продрог. На следующий день начался кашель. Ночью почти не спал. Бросало то в жар, то в холод. Потел так, что рубаху хоть выжимай.
На Корнея неожиданно тяжелым, неподъемным бременем навалилось ощущение одиночества, его ненужности в этом огромном незнакомом мире. Ему невыносимо хотелось в родную Впадину, к Дарье, детям. Но он усилием воли подавлял это чувство.
«Чего это ты? На полпути захандрил. Сам виноват – нечего было столько времени полуодетым стоять на морозе», – ругал он себя.
Скитник попросил хозяйку заварить имевшиеся у него травы, но их хватило всего на два дня. После этого она принялась лечить его по-своему: запаривала собранный из-под снега ягель и обкладывала им спину. Кроме того, поила чаем, приправленным медвежьим жиром. Дня через три немочь отступила. Скитник пошел на поправку и даже стал выходить на прогулки.
Световой день все прибывал. На иссиня-белом снегу появились маленькие дырочки. Это лемминги, прокапывая ходы, делали отдушины. Иногда и сами выходили принимать солнечные ванны.
В воздухе завитал запах весны, пока еще едва уловимый. Сегодня прилетела ее первая вестница – жизнерадостная пуночка. Веселое щебетание крохотной пичуги для Корнея было самой приятной музыкой. Вместе с тем он заволновался – добраться до реки Колыма, чтобы успеть по льду перейти на другой берег, нужно было до паводка. Дальше начинаются горы, и можно будет ехать и летом. Однако скитник был еще настолько слаб, что даже от кормления собак уставал так, словно переколол гору дров. Силы, к сожалению, возвращались медленно – сказывался возраст. Стартовал лишь через неделю.
Пакуя мешки со снаряжением, обнаружил, что компаса нет. Видимо, выпал, когда выбирался из снежного завала. Чувствительная потеря! Теперь внутренний компас придется сверять по солнцу и Полярной звезде[86].
* * *
И вот Корней вновь в пути. Кристаллы снега под жаркими лучами солнца плавились, образуя к утру прочную слюдяную корку.
Ночью резко холодало и верхний слой снежного покрова становился до того прочным, что выдерживал вес не только собак, но и нарты: полозья лишь местами продавливали его. Корней то и дело видел зайцев, весело бегавших по насту, упиваясь теплом и светом.
К полудню наст мягчел, и собаки проваливались, раздирая лапы об его острые кромки. Приходилось останавливаться, дожидаясь, когда немного подморозит. В итоге за день он преодолевал в общей сложности меньше тридцати километров.
Из-за слепящих лучей солнца и блеска наста в глазах появилась болезненная резь – казалось, будто песок попал. Когда Корней закрывал глаза, в них вместо черноты начинал полыхать яркий малиновый свет. Скитник знал, что это верный признак снежной слепоты, и если глазам не дать отдохнуть в абсолютной темноте, начнутся мучительные боли с последующей потерей зрения. Как ни хотелось, а пришлось встать на дневку. Завязав глаза шарфом, забрался в спальный мешок. К утру резь и малиновые сполохи пропали. Чтобы избежать их повторения, Корней выкроил из куска шкуры полоску с узкой щелью для глаз. Приделав к концам вязки, надел «солнцезащитные очки». Они ограничивали обзор, зато глазам было комфортно.
Как и предсказывали эвены, весна стартовала резко, словно по команде. Теплый юго-восточный ветер каждый день заметно съедал снежный покров. Отяжелевшие сугробы на глазах оседали. Во второй половине дня снег начинал немилосердно липнуть к полозьям, а у собак набиваться между пальцев. Смерзаясь в ледяные комочками, они натирали им лапы. На следах появились алые капельки. Половина собак захромала. Жалея их, скитник то и дело останавливал упряжку и осторожно выковыривал намерзшие ледышки.
В последующие дни снег к полудню до такой степени насыщался влагой, что превращался в жидкую кашу. Полозья оставляли за собой быстро наполняющиеся водой траншейки. Нарты заваливались в этой хляби то на правый, то на левый бок, а порой почти тонули. Требовалось немало усилий, чтобы вытащить их. Остановки участились. К вечеру лайки так изматывались, что, тяжело дыша, начинали с мольбой оглядываться на хозяина: когда же остановка?
Дневной ход сократился до десяти километров. Промучившись так пару дней, Корней изменил распорядок: днем спал, а ближе к ночи, когда подмораживало, трогался в путь.
На нарты садился редко – жалел собак. А чтобы меньше проваливаться самому, соорудил из ивняка и веревок снегоступы. Растревоженная культя каждый шаг напоминала о себе острой болью, но скитник, стиснув зубы, терпел. Ведь лайки были не просто его тягловой силой и надежными помощниками, они стали близкими друзьями.
Чтобы собаки
